Преступления Сталина

Когда молодой советский дипломат Бутенко296 бежал из Румынии в Италию и сделал там заявление в полуфашистском духе, народный комиссар по иностранным делам г. Литвинов немедленно провозгласил на весь мир, что такого рода слова могли исходить не от советского дипломата, а лишь от самозванца из рядов белогвардейцев. Если, однако, заявление действительно исходит от Бутенко, прибавил Литвинов, то он, народный комиссар, не сомневается ни на минуту в том, что подобное чудовищное заявление могло быть исторгнуто только посредством пыток.

Попробуем со всем необходимым спокойствием приложить это авторитетное суждение в качестве мерила к нынешнему московскому процессу. Дело идет на этот раз не о никому неизвестном Бутенко, а о бывшем главе правительства Рыкове, бывшем главе Коминтерна Бухарине, советских министрах и послах, имена которых неразрывно слились с историей СССР. Они не просто бежали в минуту личной опасности в фашистскую Италию, а коллективно поступили на службу к иностранным государствам с целью расчленения Советского Союза и восстановления капитализма. Если г. Литвинов считал невероятным полуфашистскую декларацию со стороны отдельного молодого дипломата, не в праве ли мы сказать, что в тысячу раз труднее поверить переходу на сторону фашизма всего старшего поколения большевистской партии. Правда, обвиняемые признают свою вину. Но эти признания способны убедить нас еще менее, чем г. Литвинова убедила декларация Бутенко. Мы имеем право, притом с удесятеренной силой, повторить слова мое

ковского дипломата: "Подобные признания могли быть исторгнуты у обвиняемых только посредством пыток".

Один человек, даже несколько человек могут совершить ряд ужасных преступлений, если эти преступления имеют смысл с точки зрения преступников. Отдельное лицо может совершить бессмысленное преступление. Но чего нельзя допустить, это того, чтоб огромное число людей, не только психически нормаль ных, но незаурядных, в течение ряда лет совершало ряд преступлений, столь же чудовищных, сколь и бессмысленных. Отличительная черта настоящего процесса состоит в том, что, усугубляя старые обвинения, он доводит их до полного и окончательного абсурда.

Обвинительная формула по делу Зиновьева--Каменева и других (август 1936 г.) гласила, что заговорщики из голой "жажды власти" решились прибегнуть к террористическим ак-там и даже к союзу с гестапо. В процессе Радека--Пятакова обвинение гласило уже, что заговорщики стремились к власти, чтобы установить в СССР фашизм. Примем обе эти версии на веру. Однако обвинительный акт по нынешнему процессу ут-верждает, что автор этих строк стал агентом Германии уже в 1921 г., когда он сам находился у власти и когда Германия еще не была фашистской. Мы вступаем здесь в область психопаталогии.

В 1921 г. мы только что закончили гражданскую войну, и закончили победоносно. Международное положение советской республики упрочилось. Введение новой экономической политики (нэп) дало толчок хозяйству. Мы имели право смотреть на будущее с полным оптимизмом. Свидетельством этого оптимизма является, в частности, мой доклад на Третьем конгрессе Ко минтерна (июнь 1921 г.). С другой стороны, Германия нахо-дилась в версальском тупике. Ее экономическая мощь была подорвана, военная сила почти не существовала. Тысячи германских офицеров превратились в ландскнехтеров, которые предлагали свои услуги правительствам всех периферических стран. Если допустить даже -в интересах полноты анализа я готов идти на всякое допущение, -- что я стремился не просто к власти, а к единоличной власти, хотя бы ценою измены и тайного соглашения с капиталистическими правительствами, то я никак не мог остановить свой выбор на разоруженной и унижен ной Германии, которая сама нуждалась в помощи, но не способна была оказать ее другим.

В московских телеграммах мое имя приводится в какую-то связь с именем генерала фон Секта297, который в тот период стоял во главе Рейхсвера. Это дает точку опоры для гипотезы, которая, полагаю, будет косвенно подтверждена в ходе процесса. Известно, что даже бред слагается из элементов действительности. С другой стороны, ложь только тогда может иметь видимость убедительности, если в нее вкраплены частицы прав

ды. Попытаемся, исходя из этого, открыть материальный базис, на котором прокурор возвел свою постройку.