Преступления страсти. Коварство (новеллы)

…Целые два дня,
То молча плача, то стеня,
Мария[13]

не пила, не ела,Шатаясь, бледная как тень,
Не зная сна. На третий день
Ее светлица опустела.
Никто не знал, когда и как
Она сокрылась. Лишь рыбак
Той ночью слышал конский топот,
Казачью речь и женский шепот,
И утром след осьми подков
Был виден на росе лугов.

Эта история всколыхнула Украину. Тайно и неявно Матрену осуждали все, но она была еще слишком юна, эгоистична и неразумна, чтобы понять, какие сокрушительные последствия может иметь ее бегство. Что и говорить, Пушкин облагородил не только имя ее, но и натуру…

Мария, бедная Мария,
Краса черкасских дочерей!
Не знаешь ты, какого змия
Ласкаешь на груди своей.
Какой же властью непонятной
К душе свирепой и развратной
Так сильно ты привлечена?
Кому ты в жертву отдана?
Его кудрявые седины,
Его глубокие морщины,
Его блестящий, впалый взор,
Его лукавый разговор
Тебе всего, всего дороже:
Ты мать забыть для них могла,
Соблазном постланное ложе
Ты отчей сени предпочла.
Своими чудными очами
Тебя старик заворожил,
Своими тихими речами
В тебе он совесть усыпил;
Ты на него с благоговеньем
Возводишь ослепленный взор,
Его лелеешь с умиленьем –
Тебе приятен твой позор,
Ты им, в безумном упоенье,
Как целомудрием горда –
Ты прелесть нежную стыда
В своем утратила паденье…
Что стыд Марии? Что молва?
Что для нее мирские пени,
Когда склоняется в колени
К ней старца гордая глава,
Когда с ней гетман забывает
Судьбы своей и труд и шум,
Иль тайны смелых, грозных дум
Ей, деве робкой, открывает?
И дней невинных ей не жаль,
И душу ей одна печаль
Порой, как туча, затмевает:
Она унылых пред собой
Отца и мать воображает;
Она, сквозь слезы, видит их
В бездетной старости, одних,
И, мнится, пеням их внимает…

Где там! Матрена, прообраз Марии, забыла обо всем. Она смирилась с позорной ролью наложницы старого гетмана.

Но если Мазепа полагал, что забудут и смирятся Кочубей и его жена, то он глубоко заблуждался. Иные убоялись бы позора, но Кочубеи вынесли свое горе на людской и Божий суд. С какой стороны ни глянь, выглядело все дурно: гетман Мазепа, старик, по сути дела, похитил девушку. Хоть и чувствовал себя гетман вполне самовластным владыкою, но понимал, что такого поступка ему не простят. Приобретет он себе много явных и тайных врагов, которые начнут его подсиживать – и подсидят, очень может статься, рано или поздно. Поразмыслив, он отослал Матрену в родительский дом и попытался представить дело так, словно никакого греха меж ними не было.

Итак, все, что свершилось, оставалось теперь лишь в ее памяти.

Перед Кочубеем Мазепа выставлял себя невинно оскорбленным:

«Пан Кочубей! Пишешь нам о каком-то своем сердечном горе, но следовало бы тебе жаловаться на свою гордую, велеречивую жену, которую, как вижу, не умеешь или не можешь сдерживать; она, а не кто другой, причина твоей печали… Если упоминаешь в своем пашквильном письме о каком-то блуде, то я не знаю, и не понимаю ничего, разве сам блудишь, когда жонки слушаешь, потому что в народе говорится: Gdzie ogon rzondzi – tam pewnie glowa blondzi.[14] Жена твоя, а не кто другой, причина твоей домашней печали. Святая Варвара убегала от своего отца, да и не в гетманский дом, а к пастухам в каменные расщелины».