Преступник будет найден

Долго беседуем мы с Саранцевым в тюрьме, а он уныло повторяет одно и то же. Но когда я подробно рассказываю ему, что минимальное наказание за совершенное им преступление — не один год лишения свободы, а поступок его отличается такой дерзостью, что минимальным сроком он, конечно, не отделается; когда Саранцев узнает, что Кузина подала заявление, требуя для него сурового наказания; когда я напоминаю ему о матери и спрашиваю, не хочет ли он написать что-нибудь ей в деревню, — Саранцев начинает плакать. Этот здоровый, сильный тридцатилетний мужчина плачет навзрыд — долго и мучительно.

И, наконец, рассказывает правду.

Он был одинок и молод, в свободное время его тянуло к шуму, веселью, музыке. Зимой он пропадал на катке, весной и летом — на танцплощадках. Это был его «мир», его родная стихия, здесь он знакомился, ссорился, мирился, сердился, шутил. Здесь начинались и кончались все его «романы» — маленькие, пустенькие увлечения.

С Кузиной Саранцев познакомился несколько месяцев назад на танцевальной площадке парка культуры. С женщинами он вообще знакомился легко и просто. Застенчивый и молчаливый в обществе незнакомых мужчин, он становился веселым и свойским, если рядом оказывалась женщина, которая была ему симпатична. Находились и непринужденная шутка, и острый, но вполне пристойный анекдот, и дружеское внимание…

У Саранцева были добродушное лицо, спортивная выправка и сильные руки. В его голубых глазах и густых льняных волосах было что-то мягкое, трогательное, порой наивное, но резкая линия подбородка и глубокие желобки морщин на лбу придавали его лицу то мужественное, волевое выражение, которое так нравилось женщинам. Да, женщины любили Саранцева, он знал это, и с беззаботной легкостью бросался из одной интрижки в другую.

В тот вечер Саранцев пришел на танцы к восьми часам, сел в уголке и стал наблюдать.

Он заметил ее сразу. Кузина стояла у барьера, заложив руки за спину, и внимательно разглядывала танцующих. На вид ей было лет двадцать семь — двадцать восемь. Ее красивая фигура, надменность, с которой она держалась, невольно привлекали внимание. Саранцев знал всех здешних завсегдатаев. Она была «чужой».

Прошло несколько минут, и Саранцев убедился, что она одна и что ее никто не приглашает. «Любопытно, — подумал он. — Очень любопытно. Ну-ка, посмотрим, что это еще за птичка».

Они танцевали все танцы подряд, без передышки. Потом гуляли по весеннему, цветущему парку. Было темно. Одиночные фонари тускло подсвечивали зеленеющие кроны деревьев. Сквозь листву проглядывала река, отраженные ею огоньки дрожали как звездочки. Где-то наверху собирались тучи. С реки потянуло прохладой. Тревожно зашуршавший в листве ветер обещал близкий дождь.

Саранцев привычно обнял свою спутницу и накинул на ее плечи пахнущий бензином пиджак.

Некоторое время спустя они сидели в уютной комнате с яркими обоями и «стильной» мебелью, в той самой комнате на третьем этаже, где вскоре ему пришлось пережить свой позор.

С того памятного первого вечера всякий раз, когда муж инженера-экономиста Кузиной — ответственный работник одного из министерств — уходил на ночное дежурство, развлекать скучающую женщину являлся шофер Саранцев. Да, Кузина только развлекалась… А Саранцев?

Этот грубоватый шофер, встречавший на своем пути не одну женщину и всегда считавший, что даже само слово «любовь» выдумано писателями на потребу сентиментальным барышням, неожиданно влюбился — влюбился искренне и застенчиво.

Сначала он не хотел признаться в этом даже самому себе. Первая любовь пришла к нему с большим опозданием, в нее было трудно поверить. Но чувство, заполнившее его всего, было слишком сильным, чтобы от него отмахнуться. «Значит, судьба», — решил Саранцев. Он не умел колебаться.

Для него все было ясно. А для нее? Любит ли она его настолько, чтобы бросить «солидного» мужа, налаженную жизнь, комфорт и стать женой недоучившегося шофера, простого парня из ярославской деревни?

Он сильно любил. Он не мог поверить, что его мечты несбыточны. Он не умел сдаваться без боя. Он должен был знать правду. Он готов был воевать за свою любовь.

И он пришел, наконец, для серьезного разговора.

Только самого малого не хватало ему: смелости первого слова. Поэтому он загодя выпил, чтобы развязать язык.

Он проснулся в милиции. Ему показали заявление Кузиной: «Прошу привлечь к ответственности неизвестного мне мужчину, который влез в мою квартиру через окно и напал на меня».

Саранцев несколько раз перечитал беглые, размашистые строчки заявления. Нет, здесь не было подделки: этот почерк он узнал бы из тысячи других.

«…Неизвестного мне мужчину…» Это он-то неизвестный, он, Саранцев, который выучил ее наизусть, как стихи!.. Это он-то влез через окно, он, Саранцев, которому она со счастливой улыбкой открывала дверь, едва заслышав на лестнице его шаги!.. Это он-то напал на нее, он, Саранцев, который трижды ходил с закрытыми глазами по осыпающемуся карнизу, чтобы доказать ей, что ради нее он может сделать все.