Преступник и толпа (сборник)

Поскольку речь идет о дегенератах и лентяях, прогресс полезной деятельности не задерживает прогресса тунеядства; возможно даже, что первая косвенно благоприятствует второму, если, например, благодаря чрезмерному напряжению промышленных и интеллектуальных сил она истощает рабочие и интеллигентные классы и увеличивает среди них количество случаев вырождения и неизлечимой лени. Так, развитие железных дорог ничуть не повредило пользованию лошадьми, потому что если, с одной стороны, оно уничтожило дилижансы, то, с другой, помогло увеличиться числу коротких путешествий в карете или омнибусе, для которых безразлично, какой силой пользоваться – паровой или лошадиной.

Как бы то ни было, мы можем установить следующий принцип: каждый раз как статистика открывает нам между двумя одновременными пропагандами заметное обратное соотношение, как, например, между религией и наукой, просвещением и отравлением виноторговцами клиентов, между эмиграцией в известную страну и самоубийством, между предупреждением деторождения и рождаемостью, так, что одна развивается за счет другой, то это значит, что одна предполагает отрицание там, где другая настаивает на утверждении, хотя иногда и трудно бывает отличить, где именно скрывается это глубоко лежащее и неясное противоречие. И наоборот, где статистика обнаруживает нам между двумя одновременными пропагандами совершенно ясную параллель, как, например, между распространением страхований и поджогами, бродяжничеством и воровством, городской жизнью и преступлениями против нравственности, то мы можем быть уверены, что одна предполагает утверждение там, где другая тоже утверждает, и что одна преследует те же цели, что и другая; в обоих предположениях (остается еще только третье предположение распространения разнородных примеров, скрещивающихся без ущерба друг для друга, как звуковые волны в воздухе) общество совершало над собой логическую работу. Оно стремилось упразднить антитезу и утвердить синтез и сделало шаг вперед к логическому единству, мечта о котором составляет смысл его жизни, как смысл жизни философа заключается в медленной и дорогой для него обработке его системы, «быть может, и обманчивой, но всегда, наверное, пленительной».

8. Религия, мораль и преступность

Я сказал, что в своей непрестанной борьбе и состязании подражаний общество совершает логическую работу; но не лучше ли было бы назвать ее телеологической? Скажем и то, и другое; но логика освещает телеологию, как геометрия или алгебра освещают механику, а не наоборот. Говоря правду, нет действия, которое не выражало бы собой скрытого убеждения. Мыться для мусульманина значит свидетельствовать об истинности Корана; подавать милостыню для христианина значит свидетельствовать о божественной природе Христа и бессмертии души; работать для земледельца значит утверждать, что земля – мать всякого богатства; лепить, писать красками, сочинять стихи для художника значит утверждать, что назначение природы состоит в том, чтобы служить источником тем для статуй, пейзажей и стихов для скульптора, живописца или поэта.

Точно так же всякая, даже просто теоретическая идея, противоречащая какому-нибудь из этих утверждений, дойдя до лица, самые заветные убеждения которого она отрицает, рискует тем, что источник ее деятельности иссякнет; и нет силы, более могущественной, чем это непрестанное влияние, от которого никто себя не охранит. И разве порочные и преступные действия не предполагают, как и всякие другие, только, быть может, в меньшей степени, существования какого-нибудь особого убеждения, известной жизненной, если не мировой, теории, привитой преступнику? Последний, даже если он суеверен, как это бывает в Италии, имеет свой оптимизм и свой пессимизм, очень давнего происхождения, которые, не заключая в себе ничего научного, просто слишком последовательны; он думает только о деньгах, о чувственном наслаждении, о власти; он не только практикует, но и исповедует право убивать и грабить, как другие – право трудиться, и без Дарвина он представляет себе жизнь как борьбу за существование, где убийство чередуется с грабежом. Я не хочу намекнуть этим на то, что популяризация теории Дарвина послужила, быть может, закваской преступности, по крайней мере, в ее высшей и очищенной форме; потому что всякая научная система, материалистическая или спиритуалистическая, есть акт веры в божественность знания и в долг пожертвовать ему своей жизнью, точно так же, как всякое произведение искусства с чертами чувственности или аскетизма, реалистическое или идеалистическое, есть акт веры в божественность искусства и в долг ради него умерщвлять свою плоть и умереть за него[74].

Во всяком случае, наверное, уже не свойство научного ума или артистического чувства способно вдохновлять преступление; эти теории рисковали бы тогда тем, что иссякнет их источник, и если дарвинизм приведет к нигилизму, а реализм – к порнографии, то ни Дарвин, ни Золя за это не отвечают.