Преступник

Петельников улыбнулся, может быть, чуть скованнее, чем хотелось бы, ибо пробовал скрыть облегченную радость: коли человек спрашивал, как его нашли, то знал, что его ищут. Считай, признался. Впрочем, он не помнил, чтобы подростки запирались долго и нагло.

— По варенью.

— Как… по варенью?

— Варенье у бабуси съел?

— Треть банки.

— Не треть, а половину.

— Нет, треть, — уперся Вязьметинов.

— Вот и наследил.

— Я в перчатках ел.

— Видимо, перемазался, — продолжал шутить оперативник.

Взгляд парня потух, и лицо скучнело на глазах. Петельников тихо всполошился. Ему, капитану и старшему оперуполномоченному, десять лет проработавшему в уголовном розыске, все известно, как в шахматах; для него это были заурядные кражи с вором, потерпевшими, материальным ущербом… Потому что он знал законы и накопил опыт, а главное — потому что он был взрослым. Конечно, парень умом понимал, что совершает преступление. Но для него это были не только квартирные кражи — были отмычки, перчатки, серый маскировочный плащ, мешок на лицо; были долгие прикидки и расчеты, подсмотренные в детективных фильмах; была жуткая работа, преодоление страха, тайна… Оказалось, его поймали при помощи клубничного варенья.

И Петельников испугался, что парень замкнется, еще не начав говорить.

— Тебя, Саша, вычислили, — серьезно заверил Петельников, впервые назвав его по имени.

— Вы?

— Разве человеку это под силу… Компьютер.

— На каком языке программа у компьютера?

— БЕЙСИК, — вспомнил Петельников единственную программу, не совсем уверенный, что она тут подходит.

— А какие данные на входе?

— Много. Способ, характер похищенного, время, одежда, манера поведения… В том числе, конечно, и клубничное варенье.

Школьник задумался. Петельников не торопил, разглядывал его. А ведь хороший парень: неглуп, собран, лицом симпатичен… Хороший парень, да вор. Что же произошло в его жизни, коли хороший парень обернулся вором? Семья, худые приятели или указка взрослых? И Петельников подумал о странной и дурной закономерности. Почему подростки сбиваются с пути одинаково — начинают пить, курить, воровать и хулиганить? Почему, совершенствуясь, человек в своих путях разнообразен и безграничен? Почему поднимаются все по-разному, а опускаются одинаково?

Но об этом — о семье, о школе, о жизни, о мотивах краж — они поговорят чуть позже. Сперва Петельникова интересовала уголовная сторона: сколько квартир посетил, что взял, куда дел…

— Давай, Саша, по порядку… Первая квартира.

— В каком смысле «первая квартира»?

— Где, когда, что взял, куда дел?..

— Ничего не взял.

— Так, вторая квартира, — терпеливо продолжил оперативник, решив, что о первой квартире, возможно, не заявили.

— Тоже ничего не взял.

— И в третьей не взял?

— И в третьей.

— Ага, взял в четвертой.

— Ни в какой не брал.

— И варенье не ел?

— Варенье съел.

— Ага, ходил по квартирам в поисках клубничного варенья, да?

— Да, — отрезал Вязьметинов, уловив наконец иронию.

Такого поворота оперативник не ждал. Признался, что проникал в квартиры, и отрицает кражи.

— Шкафы, столы, серванты распахивал?

— Распахивал.

— А деньги и золотые часики не брал?

— Нет.

— Шубу, туфли, кофту не взял?

— Зачем они мне…

— А варенье взял?

— Съел.

Петельников лениво поднялся и, смерив парня презрительным взглядом — не за кражу, а за ложь, — стал неспешно, с какой-то тщательностью снимать пиджак. Затем расслабил галстук и закатал рукава рубашки, обнажив крепкие загорелые кисти. И еще раз глянул на школьника, смазав презрение усмешкой. Тот смотрел настороженно, чуть напрягшись; его плотные, все закрывающие волосы сверху казались темным меховым капюшоном, которым школьник прикрылся.

Петельников подошел к окну и приоткрыл, впуская осенний воздух. Потом достал из шкафа двухпудовую гирю и легко выжал десять раз — пять левой и пять правой. Вязьметинов смотрел, кажется, не дыша.

Оперативник швырнул гирю в шкаф и все проделал в обратном порядке — закрыл окно, раскатал рукава, подтянул галстук, надел пиджак и сел рядом со школьником, сильно дыша.

— Силой хвастались? — опять загорелся любопытством Вязьметинов.

— Нет, Саша, нервы успокаивал.

— А у вас слабые нервы? — усомнился парень.

— Понимаешь ли, — доверительно понизил голос оперативник, — были крепкие, как у двоечника. Но от ежедневного общения с женщинами, а выражаясь грубее, с бабами они подрастрепались.

— Разве вы ежедневно… не с преступниками?

— Конечно, с преступниками.

— А разве они бабы… то есть женщины все?

— Не все, конечно, но многовато. Главное — внешне они вылитые мужчины. Воруют или хулиганят браво. Брюки, куртки, кулаки… — Петельников пристально глянул на верхнюю губу школьника, подчерненную нетронутой растительностью. — Некоторые даже с усами. А как попадут в милицию, повлажнеют от страха и давай изворачиваться. Не бабы ли?

Вязьметинов краснел насупленно. Оперативник не торопился, разглядывая потемневшие щеки, сжатые губы и сощуренные от злости глаза. Но откуда злость? У пойманного преступника ее, как правило, не бывает. Страх, раскаяние, тревога, депрессия… Но злость? Но спокойствие?