В XVII–XIX веках в своих ночных похождениях воры, по поверью, добивались необычайных успехов при помощи сердца новорожденного или невинного ребенка или его крови, или же посредством вырезанных из материнской утробы детей. Это суеверие было причиной нескольких убийств невинных детей или женщин, готовящихся стать матерями. Следующие факты, выбранные из следственных актов, могут служить для освещения и объяснения суеверия, до сих пор еще живущего в народе… Когда после Тридцатилетней войны люди одичали, на Нижнем Рейне бродило много воровских шаек. 7 октября 1645 г. Генрих Еркеленц, бедный крестьянин, женатый меньше года, шел из своего одиноко стоявшего жилья в Ангермунд, чтобы купить там масла и еще кое-какие мелочи. В лесу на него напали два разбойника. «Я беден, — сказал он, — моя жена скоро родит, и я должен купить для нее самое необходимое». Разбойники… сказали: «Ты получишь обратно свои деньги и еще 100 гульденов, но за это ты должен привести нам свою жену…» После некоторого колебания одичалый крестьянин соглашается на сделку. Он рассказывает жене, что он продал свой домишко за 100 гульденов и, когда она начинает упрекать его за это, заманивает ее в лес под предлогом, что он там откажется от продажи. Женщине делается страшно, но она идет с ним, тайно попросив своего брата следовать за ней. Еркеленц с одним разбойником подходит к ней, а другой стоит, прислонившись к дереву. Разбойник подает тяжелый кошелек; ее муж хватает его и отбегает с ним в сторону, а несчастную жертву увлекают сильные руки разбойника. Она кричит, она вырывается, но всякое сопротивление тщетно. Ее привязывают к дереву, предварительно заткнув рот, раздевают ее, и старший разбойник вытаскивает большой острый нож, чтобы вскрыть ей живот. Вдруг раздается выстрел, и один из разбойников, которому пуля попала прямо в сердце, падает, обливаясь кровью. Другого разбойника брат женщины валит на землю, связывает и отводит в Ангермунд. По судебному приговору 12 октября разбойнику сперва рвали тело раскаленными щипцами, а потом заживо колесовали снизу вверх перед Ритингерскими воротами в Дюссельдорфе. Еркеленш повесили. Разбойник был присужден к такому тяжелому наказанию, потому что он сознался, что они с товарищем, кроме других преступлений, вырезали из утробы матери двух младенцев и вырвали у них сердечки. Если бы им удалось добыть еще третье сердечко, то они владели бы таким волшебным средством, которому никто не мог бы противостоять; они могли бы по желанию тогда делаться невидимыми и совершать другие дьявольские преступления.
Уже новое время дает нам ужасный пример веры в магическую силу неродившихся еще детей. В середине XVIII столетия в Байрейте был казнен седельщик, который был уверен, что человек сможет летать, если он съест девять экземпляров сердца неродившихся детей. Для этой цели он успел убить восемь беременных женщин, вырезать и съесть еще трепещущие, теплые сердца. Так же печальны и сообщения из Нюрнберга[21]
от 1577 и 1601 гг.У воров и разбойников предохранительным средством считались сердца неродившихся еще детей, сырые, только что вырезанные из утробы матери и тела ребенка; их разрезали на столько кусков, сколько было участников, и каждый из них съедал по куску. Кто таким образом отведал 9 экземпляров сердца, тот мог быть уверенным, что его не поймают, какое бы воровство или другое преступление он ни совершил, а если, вследствие какой-нибудь случайности, он и попал бы в руки своих противников, то мог сделаться невидимым и таким образом снова спастись. Но дети должны были быть мужского пола, девочки не годились для этого. В середине XVII столетия весь Эрмеланд держала в страхе шайка атамана — короля Даниила, как его звали свои, и Кира-дьявола из ада, как его прозвали в народе. Когда разбойники были, наконец, переловлены, они сознались, что уже убили для этой цели 14 беременных женщин, но только в меньшинстве находили детей мужского пола. Существовали не только средства, спасавшие от земного правосудия, но и такие, которые успокаивали совесть. Если кто-нибудь убивал другого, то он должен был только отрезать кусок мяса своей жертвы, поджарить и съесть; тогда он уже никогда не вспоминал о своем преступлении.