Преступники-сыщики

– Я чрезвычайно вам признательна, сэр. Большое спасибо, – и выскользнула за дверь прежде, чем он успел отправить ее восвояси, сказав напоследок нечто вроде: «Будет, будет, сударыня. Довольно!»

Некоторое весьма продолжительное время после этого Опеншоу не уделял ребенку никакого внимания. Он старательно ожесточал свое сердце, делая вид, будто не замечает, как она краснеет или робко улыбается, попадаясь ему на глаза. Но, по вполне понятным причинам, это не могло длиться вечно; и, дав второй раз волю нежности, мистер Опеншоу отрезал себе все пути к отступлению. Этот коварный враг, пробравшийся к нему в сердце под видом сострадания к ребенку, вскоре обрел куда более угрожающие признаки в виде интереса к ее матери. Он сознавал столь разительную перемену чувств, презирал себя за нее, боролся с ней, но в душе уже поддался, холил ее и лелеял задолго до того, как осмелился выразить эмоции словом, делом или взглядом. Он смотрел, как послушно ведет себя Алиса с приемной матерью; видел любовь, которую она пробуждает в грубой Норе (прислугу преждевременно состарили годы слез и невзгод); но самое главное, мистер Опеншоу замечал глубокую и страстную привязанность, соединявшую мать и дочь. Они почти ни с кем не разговаривали, испуганно умолкая, стоило лишь кому-нибудь оказаться поблизости; но, оставшись вдвоем, оживлялись, разговаривали, перешептывались, ворковали и щебетали столь неугомонно, что мистер Опеншоу спрашивал себя, о чем они могут так долго беседовать, после чего раздражался, потому что с ним обе были серьезны и молчаливы. Все это время он постоянно обдумывал новые маленькие удовольствия для ребенка. Мысли его упорно возвращались к той безотрадной жизни, что поджидала девочку; и нередко он приходил после трудового дня, нагруженный теми самыми вещами, о которых Алиса втайне мечтала, но не могла себе позволить. Однажды у них появилось маленькое кресло-каталка, чтобы возить юную страдалицу по улицам, и тем летом мистер Опеншоу сам катал ее по вечерам, невзирая на замечания, которые отпускали его знакомые.

Как-то осенью, когда Алиса вошла к нему с завтраком, он отложил в сторону газету и произнес самым равнодушным тоном, на какой только был способен:

– Миссис Франк, почему бы нам не запрячь наших лошадей в одну упряжку?

От удивления Алиса потеряла дар речи и застыла на месте как вкопанная. Что он имеет в виду? А он вновь уткнулся в газету, словно не ожидая никакого ответа; посему она сочла, что благоразумнее всего будет промолчать, и продолжила сервировку стола для него с таким видом, будто он не проронил ни слова. И вот, уже собираясь выйти из дома, чтобы, по своему обыкновению, отправиться на службу, мистер Опеншоу вдруг вернулся и просунул голову в светлую, опрятную, аккуратную кухоньку, где все три женщины завтракали по утрам:

– Подумайте о том, что я вам сказал, миссис Франк, – так к ней обращались жильцы, – и дайте мне ответ нынче же вечером.

Алиса возблагодарила небо за то, что ее приемная мать и Нора слишком увлеклись разговором и не придали значения его словам. Весь день она старалась не вспоминать об этом, но, разумеется, не могла думать ни о чем ином. Вечером Алиса отправила к нему Нору с чаем. Но мистер Опеншоу едва не сбил прислугу с ног, когда она появилась в дверях, и, протиснувшись мимо нее, во весь голос крикнул с верхней площадки:

– Миссис Франк!

Алиса поднялась наверх.

– Ну-с, миссис Франк, – начал он, – и каков же ваш ответ? Только покороче, прошу вас, поскольку вечером мне предстоит еще много бумажной работы.

– Я не совсем понимаю, что вы имеете в виду, сэр, – честно призналась Алиса.

– Вот это да! По моему разумению, вы могли бы и догадаться. Для вас это не должно быть в диковинку, как и для меня тоже. Что ж, на сей раз я позволю себе выразиться яснее. Согласны ли вы взять меня в законные мужья, и служить мне, и любить меня, и уважать меня, и все такое прочее? Потому что, если согласны, я отвечу вам тем же и стану отцом вашему ребенку – а это больше того, о чем сказано в молитвеннике. Я человек слова, говорю то, что чувствую, и всегда выполняю свои обещания. Словом, жду вашего ответа!

Алиса молчала. Он принялся наливать себе чай, будто ее ответ ничуть его не беспокоил; но вскоре, покончив с этим, преисполнился нетерпения.

– Итак? – вопросил он.

– Сколько времени, сэр, есть у меня на раздумья?

– Три минуты! – воскликнул он, глядя на часы. – Две у вас уже было, итого – пять. Проявите благоразумие, скажите «да», выпейте со мной чаю, и мы все обсудим; потому как после чая я буду занят. Если же вы ответите мне «нет», – немного помолчав, он постарался договорить столь же ровным тоном, – я не скажу вам больше ни слова на сей счет, но заплачу завтра годовую арендную плату и немедленно съеду. Время вышло! Да или нет?

– Как вам будет угодно, сэр. Вы были так добры к малышке Элси…

– Отлично, присаживайтесь рядом со мной на софу и давайте вместе выпьем чаю. Рад, что вы оказались такой же славной и разумной женщиной, какой я вас и считал.

На том закончилось второе сватовство Алисы Уилсон.