Преступный режим. «Либеральная тирания» Ельцина

Сейчас даже не могу припомнить, с каким чувством вос­принял я артиллерийскую атаку, грохот разрывающихся снарядов. Возможно, долгое ожидание неумолимо надви­гающегося события делает сознание невосприимчивым к нему, каким бы трагическим оно ни было. Возможно. Но од­новременно было и другое подсознание, отвергающее этот жестокий артобстрел. Это второе подсознание отказывалось верить тому, что видели глаза, слышали уши, воспринимал ум. Происходящее все эти две недели, дополняемое адским грохотом разрывающихся снарядов, вызывало один и тот же вопрос: как терпит страна эту бойню и насилие, этого взбун­товавшегося негодяя — безумца? Вскоре мне сообщили, что из танковых орудий бьют прямой наводкой по верхним этажам нашего здания. Стреляют офицеры-«добровольцы», танкисты Таманской гвардейской дивизии, прославленной в боях с гитлеровцами-фашистами на полях сражений Вели­кой Отечественной войны.

Хам по природе, человек жестокий, ошалевший от стра­ха, прибегает к любой форме насилия — только для того, чтобы удержаться у власти, распорядиться которой он не умеет — в силу отсутствия мыслительной деятельности, вместо ума — сложной, рациональной умственной деятель­ности — эмоциональные безрассудные действия, продик­тованные страхом, ставшим маниакальной идеей. Главный мотив при этом — боязнь потери власти, к которой так дол­го стремился и неожиданно получил. Отсюда — готовность перебить хоть весь мир, стать союзником самому дьяволу, перекрасившись в любой цвет, сделать какое угодно заяв­ление, совершить любое преступление, убийство, расстрел, клятвопреступление, обмануть кого угодно. Предельно за­конченный тип дегенерата во власти, опасного в своей тупой ограниченности и склонности к насилию в силу психологи­ческой предрасположенности, патологический врун. Такие люди исключительно опасны, когда они трепещут в страхе. Ельцин был все эти дни охвачен паническим страхом пора­жения. Он пьянствовал...

— нелепый вопрос. А ведь задают. Почему же не хотят сказать тому, кто совершил злодеяние:» И здесь ищут «равной ответ­ственности»: убийцу и его жертву ставят на один уровень. И делают это вроде бы «сочувствующие»: это у них позиция такая, «объективистская» — самая подлая позиция, вводя­щая людей в заблуждение.

Почему не приготовились». По­чему я должен разрабатывать тактику и стратегию анти ­террора? Я что — неприятельский полководец? У нас есть план законодательной и контрольной деятельности, есть — Конституция — основной закон, решения Съездов народных депутатов, законы парламента — Верховного Совета. Их выполнение и есть стратегия и тактика деятельности пар­ламента и его председателя. Почему мы должны готовиться к каким-то государственным переворотам? И ставить мне упрек в том, что я не готовился к перевороту со стороны Ельцина у просто неразумно

» — вот основной вопрос, кото­рый я задавал себе и своим соратникам в ожидании близ­кого штурма. Нам надо было знать, какие команды отданы Кремлем в отношении двух тысяч людей, оставшихся в Бе­лом доме 4 октября, как намерены с ними поступить «вла­сти». Шансы на благополучный исход уменьшились к утру 4 октября до минимума. Тогда было решено использовать все возможности для прямых и косвенных переговоров, че­рез иностранных дипломатов, журналистов, любых общест­венных и религиозных деятелей, кто готов будет выслушать нас. Разумеется, не сбрасывали со счетов и прямые контак­ты с правительственными чинами, если они пойдут на это. Такое поручение я дал Юрию Воронину, Валентину Агафо­нову и Олегу Румянцеву, другим членам Верховного Сове­та, которые были в непосредственной связи со мной.

Надо удержать вооруженных людей в Бе­лом доме от ответного огня. Прикажите своим людям, пусть распорядятся.

Согласен, но нам надо окончательно решить во­прос о выходе из Белого дома. Затянем до ночи — никому не бывать в живых.

Ну, нам-то с тобой все равно не быть в жи­вых, Владислав Алексеевич, — мрачно пошутил я, — надо спасать всех других, находящихся в здании.