Преступный синдикат

Ральф Салерно раз сказал нам: «Лучиано никогда не позволял себе грубо навязывать свою волю главарям других преступных групп. Они в свою очередь оказывали ему полное доверие, поскольку его престиж оставался непререкаемым. У него всегда спрашивали совета, прежде чем предпринять какое-либо важное дело, и в большинстве случаев принимали во внимание его мнение. Он не отдавал прямых приказов, но другие главари рассматривали его как своего рода высшего судью, пользующегося моральным (!) авторитетом. Ведь этот человек сумел организовать их так, что они стали получать больше денег, не проливая при этом крови. Таким образом, он превратился в государственного преступника номер один Соединенных Штатов, а стало быть, и всего мира».

В эту пору Лучиано, как никогда элегантный, одевавшийся столь изысканно, что это полностью удовлетворило бы покойного Арнольда Ротштейна, поселился в «Уолдорф тауэрс» под именем Чарльза Росса. «Тауэрс» считался самым шикарным отелем Нью-Йорка, но в период кризиса те, кто располагал средствами, чтобы поселиться в нем, не страдали от перенаселения и не толкались в лифте. Поэтому дирекция закрыла глаза на то, кем являлся на самом деле господин Росс, хотя об этом достаточно красноречиво свидетельствовали многочисленные претензии респектабельных клиентов и слишком приметные телохранители этого господина.

Лучиано мог бы обойтись и без них, но Багси Сигел предупредил его:

– Ты знаешь, что Винсент Колл – Бешеный пес – получил тридцать пять тысяч долларов от Маранзано, чтобы прикончить тебя? То, что Маранзано отправился на тот свет, не только не освободило его от заключенного контракта, а, скорее, наоборот – обязало выполнить его во что бы то ни стало. Это дело чести, а Бешеный пес дорожит своей репутацией. Следовательно, он намерен с тобой расправиться. Будь осторожен…

И Чарли Лучиано был осторожен.

У него были и другие заботы. В 1932 году кризис вступил в свою высшую фазу. Отчаявшиеся американцы винили в этом весь белый свет, но в первую очередь своего президента Герберта Кларка Гувера, неспособного управлять штурвалом корабля под названием Соединенные Штаты Америки. Так как приближались президентские выборы, организации нужно было приготовиться к тому, чтобы сыграть при этом определенную роль: надо было получить серьезные гарантии на будущее от новых властей.

Республиканская партия переживала спад, в стане демократов оставался давний приятель синдиката – Аль Смит, несший как тяжкий крест свою принадлежность к католической церкви. Лучиано уже начал зондировать почву в отношении Франклина Делано Рузвельта, губернатора-демократа штата Нью-Йорк, когда в его номере раздался телефонный звонок, вызвавший у него бурную радость. Звонил его преосвященство кардинал Догэрти из Филадельфии. Он говорил без обиняков н, обращаясь к Лучиано как правоверному католику, дал ясно понять, что в Ватикане очень надеются на поддержку кандидатуры Аль Смита, как это и было ранее. Лаки согласился взять на себя это дело и получил благословение кардинала. Повернувшись к Костелло, который слушал разговор через отводную трубку, Лучиано пошутил:

– Лучше согласиться, чем получить пулю 38-го калибра.

Однако для мыслящих голов преступного синдиката Аль Смит, пользовавшийся глубоким уважением за его умение держать слово, не представлял собой личности, имевшей шансы на успех. Ставка на него означала огромный риск для этих игроков, привыкших всегда выигрывать во что бы то ни стало. Но с другой стороны, и у Рузвельта не было стопроцентной гарантии. Чтобы сохранить надежду на удачу, ему требовалось получить поддержку большинства в своем штате. В книге «Завещание» Лучиано вспоминал:

«Рузвельт не мог рассчитывать на то, что город Нью-Йорк проголосует за него, не заключив соглашения с Таммани-Холл, а в 1932 году лица, заправлявшие Таммани, контролировались Фрэнком Костелло и мной. Именно на это мы и надеялись. У меня было странное предчувствие в отношении Рузвельта. Я очень любил Смита, и именно его мне хотелось бы видеть президентом, но он говорил еще хуже, чем я, и мне все-таки было бы неприятно видеть вступающим в Белый дом субъекта с таким выговором, словно он только что выбрался из Лоуэр Ист-Сайда.[40] Мне тогда казалось, что Рузвельт, возможно, будет иметь некоторое преимущество перед Смитом. Я относился к нему с уважением, так как он принадлежал к высшему обществу, с представителями которого у меня наладились весьма дружеские отношения в Палм-Бич и в Саратоге и которые отличались образованностью. Но кое-что меня настораживало в отношении Рузвельта. Я рассказал об этом Костелло и Лански, но они подняли меня на смех. Костелло сказал: «Чарли, ты не представляешь, о чем говоришь. Я общаюсь с этими политиками по двадцать четыре часа в сутки и знаю их лучше, чем ты. Я тебе уже сейчас могу сказать, что господин Рузвельт, желая стать президентом, будет делать все, что хоть сколько-нибудь сможет ему помочь».