Пресвятая Дева Одиночества

— Ну, на побережье. В Качагуа. Я однажды слышала, как сеньор говорил, что лето они должны проводить там, потому что там соберутся все знакомые. А сеньоре Кармен это не нравилось, и она с ним не поехала. Говорила, там будет сплошная светская жизнь. А так они друг друга очень уважали. Когда приходили приглашения, сеньору их много приходит, она отправлялась без звука… скучала, наверное, ужасно, но ничего не говорила, всегда его сопровождала. Так что с доном Томасом у сеньоры проблем не было, он очень хорошо к ней относился.

— А с чем же были проблемы?

— Она находилась в другом мире, всегда. Чувствовалось, что ей тяжело, что любая ответственность причиняет ей боль… По ее словам, никто никогда ничему ее не учил. Понимаете? Я знаю, в чем проблема сеньоры… она не хотела ни за что отвечать! Совсем ни за что!

В автобусе по дороге домой было душно. И очень жарко. Руки и шея казались липкими, и даже между ног, под голубыми льняными складками, и то все потело. Нет, не от лишнего веса, а от жуткой жары… Наконец-то я поняла персонажа из «Постороннего» Камю, который убивает человека из-за жары.

Я вышла на Провиденсии[1], направилась к так называемому Dragstore[2], зашла в один неплохой книжный магазин, которых много в этом районе, и попросила все пять романов КЛ.Авилы.

— Еще одна обожательница? — спросил веселый продавец.

— А много их? — спросила я, заранее зная ответ.

— Тысячи! Особенно теперь, когда она исчезла, — ответил он, улыбаясь.

Я заплатила из своего кошелька, поскольку сомневалась, сочтут ли в офисе эту покупку необходимой. В любом случае мне нужно иметь книги под рукой: каждый раз, когда я покупала один из романов, подруги зачитывали его и не возвращали. Хотя должна признаться, у меня тоже появилась дурная привычка не отдавать книги, правда, исключительно по рассеянности.

Добираясь от улицы Лион до Пласа Италиа, я просмотрела все даты издания и все посвящения. Двенадцать лет, пять романов; неплохо для женщины, лишь недавно вступившей во вторую половину жизни. Первый, «Мертвым нечего сказать», был опубликован в 1984 году и имел несколько бесстыдное, на мой скромный взгляд, посвящение: «Моему любимому, моему глупенькому, моему мальчику». Перед глазами встал герильеро, который, сойдя со страниц досье, терзал мои сны всю последнюю ночь; да, наверное, это ему. Второй, «Опустошенная, загубленная и брошенная», посвящен родственникам: «Висенте и тете Джейн — неразделимым». (Похоже, как мать она более сдержанна, чем как любовница.) Третий, «Среди прекрасных роз», — Томасу; они познакомились в промежутке между предыдущим романом и этим, рядом со словом «копирайт» стоит цифра «1991». «Томасу: наконец!» (наконец что?). Четвертый, «Что-то близкое, но спящее», она снова посвящает ему: «Томасу — всю мою жизнь: эту и следующую». На пятом надпись очень простая: «Джилл, где бы она ни была». Написан сравнительно недавно— в 1996 году. Полагая, что для меня он интереснее всего, читаю название: «Странный мир».

Вдруг я осознаю, что она может больше ничего не написать, и прихожу в ужас: ведь в какой-то степени это зависит от меня. Я думаю об издателях, отказывающихся в это верить, о литературном агенте на грани срыва, отчаявшихся продавцах, страдающих читателях, которые шлют властям безумные заявления с требованием вернуть то, что им принадлежит, будто К.Л.Авила — их собственность. Рыночный механизм разлажен, все ошеломлены и чего-то ждут. А я, Роса Альвальяй, единственная среди обитателей вселенной, вызвалась привести все в порядок. Может, я сошла с ума?

Чтобы выбросить подобные мысли из головы, медленно поджаривающейся на январском солнце, палящем сквозь стекло автобуса, я стала вспоминать курс литературы, который слушала в УНАМ[3] по приезде в Мексику, когда о занятиях правом еще не могло быть и речи, все мы жили за счет моего мужа, и нужно было как-то облегчить тяжесть изгнания. Не знаю, помогли ли эти лекции справиться с ностальгией, но что они были не напрасны, я сегодня ощутила.

Ана Мария, дочь ректора Томаса Рохаса, приедет в Сантьяго только завтра. Висенте я смогу увидеть не раньше чем через пять дней. О Клаудии Хоффманн, ее помощнице, вообще говорить нечего— она в отпуске до марта. Вообще начинать какое-нибудь дело в Южном конусе в январе— гиблое занятие. Хуже может быть только одно: начинать его в феврале, когда все превращается в огромное провинциальное кладбище.

Вернувшись домой, где в эти утренние часы было пусто, я засомневалась, стоит ли варить еще кофе после трех чашек, выпитых у ректора, и остановилась на холодном пиве, не «Дос Экис», конечно, как в Мехико, а простом «Эскудо», после чего направилась к телефону. Оба моих звонка были воплощением совершенства. До ухода оставалось четыре часа, и я решила потратить их на чтение. Мне необходимо понять образ мыслей К.Л.Авилы. За неимением кондиционера я включила вентилятор.