У всякого гражданина в метареальности был негласный список опытов, которые ему необходимо было испытать, для того чтобы считаться положительной единицей социума. Помимо прочего в этот список входил и опыт садомазохизма. Савелий испробовал многое – от классического сексуального садомазо с плетьми и латексными костюмами, до аутентичного монашеского самобичевания. Но никогда по-настоящему от этого он не получал удовольствия и делал это скорее из социальной необходимости. Боль казалась ему слишком приторным в своей навязчивости состоянием, неким китчем внутренних переживаний. Любая боль, как и любые сексуальные отношения в метареальности, по мнению старшего системного администратора – бычий кайф, не отличающийся ни изяществом, ни тонкостью ощущений. Боль и секс были дешевым народным опиумом, и никто из серьезных нонтреш инфлюенсеров не обременял свою репутацию ни тем, ни другим. Стараясь им подражать, Савелий так же сводил к минимуму и не афишировал эти аспекты жизни. Но сейчас Савелий ощутил боль совсем по-другому. Простенькие и унылые физические повреждения от кулачного избиения в этот раз по интенсивности перекрыли даже самые затейливые БДСМ-фетиши, которые он испытывал в метареальности, навроде членовредительства бензопилой или сжигания на костре. Наверное, дело было в том, что Савелий находился в пропитанной мучениями и психической депрессией гиперреальности спортсмена, где ощущения становились намного насыщеннее и приобретали яркие оттенки, словно выдержанный в дубовой бочке коньяк. Савелий чувствовал нечто потрясающее, столь красиво и сладостно он не страдал никогда. Время для него сильно замедлилось. Он с упоением чувствовал хруст носового хряща, то, как выбитые зубы вылетая ударяются о нёбо, как лопается кожа на скулах, и брызжет теплая кровь. Все это сопровождалось шумными фейерверками разлетающейся по телу боли. Опыта уникальнее Савелий не испытывал за всю свою жизнь. Ощущения были столь остры и явственны, и казалось, что все прочее, что было в его жизни до этого момента – лишь дешевая подделка, симулякр, не несущий в себе и десятой доли существенности оригинала. Болезненность была тяжела, едва переносима, но она была настоящей. Савелий как будто оказался на самом красивом и трагичном спектакле всех времен и народов, где глубина драматического сюжета и форма изобразительного искусства достигли своего пика настолько, что зритель оказался уже не в завороженном состоянии транса или исступлении агонии, а превратился в раскалённое добела игольное острие, на кончике которого трепыхается его безвольный рассудок. Затем все закончилось. Одновременно старший системный администратор почувствовал великое облегчение и невероятную печаль от того, что все прошло. Хотелось бы Савелию посмотреть на великого спортсмена, подарившему ему столь драгоценное счастье, но судя по всему глаза ему выбили. Дышать с каждым разом становилось всё тяжелее, видимо, трахея тоже была повреждена. Савелий понял, что сейчас умрёт, и тогда случится дисконнект. Из последних сил он поднял руки и почувствовал, что ухватился за Гермеса, который всё ещё сидел на нем сверху. Слабеющими руками он потянул спортсмена на себя, и тот на удивление не стал сопротивляться. Ощутив жар разгоряченного тела, Савелий понял, что Гермес совсем рядом. Напрягая голосовые связки, чувствуя, что в любую секунду произойдет разрыв соединения, Савелий прохрипел: «А теперь… ты будешь бежать… как положено».
Затем для Савелия на секунду наступает темнота, и он приходит в себя в своем рабочем теле.