Претерпевшие до конца. Судьбы царских слуг, оставшихся верными долгу и присяге

«Когда в мае 1918 года царя Николая II привезли в Екатеринбург, из его свиты были арестованы гофмейстер Татищев и князь Василий Долгоруков. Вызывает меня с Валькой Сахаровым председатель Екатеринбургской ЧК Николай Бобылёв и говорит нам, улыбаясь (улыбка у него была очень уж симпатичная, и он всегда улыбался): “Берите вы из арестного дома Татищева и Долгорукова и вот вам задание – отвезти их в ссылку. На лошадях довезёте до разъезда и посадите их в поезд”.

Мы стоим и хлопаем глазами, ничего не понимаем: в какую ссылку? А Бобылёв всё улыбается, потом после разговора наклоняется к нам и шепчет: “Вывезите за город и там… обоих!”

Взяли мы извозчиков из ЧК, Валька Сахаров сел в повозку с Татищевым, я – с князем Долгоруковым. Взяли все их чемоданы и говорим: “Повезём вас в ссылку, на разъезде сядете в поезд”. Едем. Тёплая майская ночь, полная луна – довольно светло. Выехали на окраину Екатеринбурга, кругом какие-то лачуги. Телеграфные столбы стоят, почему-то посредине дороги, и случилось тут, что задел кучер оглоблей или гужом за столб, и лошадь распряглась. Валька, едущий передо мной, ускакал, а я кричать ему не решился – ещё разбудишь кого, хотя в ту ночь [хоть] из пушек пали – всё одно, ни одна душа из домов бы не появилась. Стоим посреди дороги. Ни души. Кучер не может понять, что же порвалось в упряжи. Что же делать, думаю я? Говорю князю Долгорукову: “Придется идти пешком. Тут недалеко…” Он охотно соглашается, беру его чемодан, идём…

Дошли до леса. На счастье вижу тропинку, и между деревьями огонёк мерцает: “Вон и разъезд виден”, – говорю Долгорукову. Дорогой он все порывался нести свой чемодан, тут уже я с удовольствием вручил ему ношу и иду за князем. Вошли в лес. Ну, думаю, пора действовать! Отступил на шаг, стреляю ему в затылок и обомлел: никогда я не видел, чтобы так падал расстрелянный человек – свалился как куль с сеном, мгновенно без крика, без стона. Лежит на земле, а я думаю: вот, подойду к нему, а он жив – схватит меня за ноги и пойдёт борьба. Осторожно подошёл к нему и издали беру его руку – она как плеть. Кажется, мёртв. А теперь что с ним делать? Оставить князя на тропинке нельзя, закопать его – нечем! Вышел обратно на дорогу – как раз едет Валька обратно в коляске: увидел меня (я руку поднял) – стрелять хотел.

– Стой, кричу, – не стреляй! Вот у меня дело какое: что делать с князем?

– Да, тебе повезло! Мой Татищев мне всю коляску кровью запачкал. Я его сперва-то не убил, ранил только, так он боролся со мной в коляске, еле прикончил его.

Пошли мы в лес, раздели князя догола – и правильно сделали, когда рассмотрели одежду в городе, оказалось, что всё бельё имеет метки с вензелем – инициалами. Труп бросили в лесу. Но начальник тюрьмы (потом он бежал к белым) как-то вскоре мне говорит: “А помните князя Долгорукова? Его в лесу убитым нашли: это не ваша работа?” Как-то всё-таки узнали об этом». [95]