Претерпевшие до конца. Том 2

Он с ужасом видел лагерных доходяг – жадно ищущих всякую травинку и отпихивающих друг друга, чтобы сорвать её, выбирающих рыбьи кости и прочую дрянь из выливаемых кухней в помойную яму отбросов, к которой бросались они наперегонки, едва дождавшись, когда повар выльет очередную «порцию» – и вновь мечтал об одном: умереть прежде, чем дойдёт до их состояния. Тех, кто уже не мог таскать ноги, отправляли в лагерь для законченных инвалидов, чтобы ещё живые мертвецы мучительно умирали от истощения, от пеллагры, приводящей к атрофии мышечных тканей, изменению крови, костей и, наконец, к необратимому разрушению нервной системы. Эти скелеты, обтянутые шелушащейся кожей в бурых, зелёных и иных пятнах, по которой уже не стекала вода, с чёрными провалами беззубых, гниющих ртов и стекленеющими глазами, ползали из последних сил в поисках пропитания и исходили кровавым поносом. Когда они, подобно бродячим собакам, не умирали, но издыхали в жестоких муках, их, совершенно голых, сваливали в телегу, вывозили за пределы лагеря и закапывали в общую могилу. Ни одна самая изуверская средневековая казнь не может сравниться с этой, ибо казнь, даже самая лютая, всегда хотя бы более или менее скоротечна…

В какой-то день Сергею пришла посылка. Сердце забилось слабой радостью: значит, Тая жива и свободна?.. Посылка была довольно большой, и измученный Сергей нёс её с почты с немалым трудом. Он успел пройти совсем немного, когда свора малолеток набросилась на него с разных сторон, во мгновение ока повергала на землю и, больно ударив несколько раз, разбив лицо, исчезла вместе с посылкой…

Сергей приподнялся и в отчаянии заплакал. Внезапно чья-то рука протянула ему крохотный сухарик:

– На, погрызи.

Он жадно запихнул в рот сухарь, дрожащими руками собрал с земли и слизнул с ладони упавшие крошки и лишь затем поднял глаза и отпрянул. Перед ним сидел на камушке Глист и жалостливо смотрел на него… Господи, чем же заслужил, чтобы и такая мразь сухариком делилась и смотрела с наигранным сочувствием?!

– Зря пятишься. Я ведь к тебе, как к другу.

– За сухарь – спасибо, – выдавил Сергей, утирая рукавом смешанную со слезами кровь.

– Не за что. Сухарь – что! Можно и сгущёнкой разжиться, и хлебом, и куревом.

Сергея замутило и, едва сдерживаясь, он ответил сухо:

– Обойдусь.

– Не обойдёшься, – ухмыльнулся Глист. – Ты уже полупокойник. Я сам таким был, вижу. Пути у тебя три: к пеллагрикам, в стукачи или…

– Убирайся прочь! – вскрикнул Сергей, ища, чем бы запустить в ненавистное существо.

– Уберусь, да только ты сам придёшь. Голод-то он и не до такого доведёт… Ты что думаешь, я всегда Глистом был? А я ведь в университете учился. И была у меня фамилия, имя и отчество. И мать была, и сестра. Много чего было… Ты, вот, на меня, как на насекомое, смотришь. И все смотрят. Подумать только, а на Глота не смотрят! Хотя все знают, что Глот – у кума первый стукач. А скажи мне, как учёный человек, чем это Глот лучше меня? Ведь из-за него люди новые катушки получают, а от меня какой вред?

– Послушай… Я не хочу говорить ни о тебе, ни о Глоте… Оставь меня… – простонал Сергей.

– А я – хочу, – Глист закурил. – Ты ведь образованный человек, книжек прочёл больше, чем все в бараке вместе взятые. Достоевского, поди, читал-восхищался. А ведь это всё туфта! Все эти писатели ничего ни о жизни, ни о людях не знали и фантазию имели убогую! У нас в больничке доктор есть. Золотые руки! Мог бы в столице карьеру сделать, если бы в лагерь не угодил. Врач от Бога – больные на него молятся. Но имеет гражданин маленькую слабость. Сёстры, которых он берёт в больницу, должны становиться его личными рабынями-наложницами. И ведь, заметь, он не считает это преступлением! И остаётся столь же искусным врачом, внимательным к пациентам. Он искренне полагает, что имеет право вознаграждать себя за труды и за протекцию. И, самое главное, что и сами рабыни его, судя по всему, согласны с этим.

– К чему ты рассказываешь мне это?

– Да так, рассуждаю о неоднозначности человеческой природы. До тебя здесь один «заговорщик» был. Оговорил на допросе двадцать душ, можешь себе вообразить? Показания на них дал честь по чести. Троим из них вышку влепили, а ему восемь лет. Как бы ты оценил этого человечка?

– Как подлеца…

– Логично, – кивнул Глист. – Но ведь он не был подлецом. Он был хорошим, честным человеком, семьянином, нежнейшим отцом. И когда его били, когда слепили глаза, он терпел… Но потом они арестовали его дочь. Её допрашивали в соседней комнате, и он слышал её вопли. Ему пригрозили, что, если он не даст нужных показаний, её бросят на всю ночь в камеру уголовников. Женщины, переживавшие такое, или сходили с ума или накладывали на себя руки. Скажи мне, что бы ты сделал на месте этого подлеца?

– Не знаю… – едва слышно отозвался Сергей, стиснув голову, в которой нарастал невыносимый гул.

– А я знаю! Ты сделал бы то же самое! Потому что мы все – одинаковые! И ты – такой же, как и я!

– Неправда! Есть люди настоящие, которых ничто не может сломать!