Преторианец

Лобанов, поозиравшись, – никого на меня? – глянул вдоль улицы. Там, выворачивая из-за митреума, выезжали катафрактарии. Б высоких конических шлемах, в латах до колен, они разгоняли огромных коней-тяжеловесов, покрытых, словно чехлами, стегаными попонами-доспехами, – одни копыта только и видны. Ошую[69]каждый катафрактарии держал шестиугольный щит, а десницею удерживал длиннющее копье-контос, ремнем прицепленное к шее коня, а нижним концом прикрепленное петлей к крупу.

Четырехметровые контосы были угрожающе наклонены и подрагивали на скаку.

– Это драгоны! – счастливо заголосил Ширак, оборачиваясь к Сергею. – «Неранимые»!

Ну-ну… – подумал Лобанов. Дай-то бог…

Драгоны, нагибаясь в седлах, скакали по четыре в ряд, мощным бронированным тараном несясь на сробевших ауксилариев. Сперва нервы сдали у нумидийцев – черные, голося на своих непроизносимых наречиях, развернули коней, но пробиться к воротам не сумели, лишь сильнее увязли в толчее. Кони ржали, пуча глаза и роняя пену, всадники орали, срывая голоса, но ни разъехаться, ни даже упасть с седел не могли – так плотно их зажало между стеной зернохранилища и высоким дувалом. А в ворота все перли и перли подкрепления, рвалась кавалерия, наступала пехота.

И тут-то по «пробке», по орущим и ржущим, ударили катафрактарии. Удар был страшен – контосы пробивали конно-людскую толчею, просаживая насквозь двух лошадей впритык. Визг раненых животных взвился над крышами. Хруст изломанных костей, треск располовиненных копий, грюканье щитов и мечей, вопли раненых, стоны умирающих, топот, жаркое топтание – все слилось в адский шум, извергшийся к небесам.

– Сюда! – проорал, надсаживаясь, Гефестай и показал мечом, куда, – в глубокую нишу-айван, устроенную в стене. – Не разбредаться!

Лобанов слез с коня, поняв, что в уличных боях эта скотинка бесполезна.

– Что делать будем?! – прокричал он.

– Защищаться! – ответил сын Ярная. – Задницы спасать! Толку с этих «неранимых»! Щас легионеры вдарят, и капец драгонам! Плавали – знаем!

И римляне «вдарили». Их поналезло великое множество – наступали целые кентурии, с гиканьем скача через дувал, спрыгивая с крыш. Катафрактарии топтались посреди улицы, за баррикадой из тел животных, насаженных на копья, и тянули из ножен длинные мечи. А римляне не кидались в драку. Они выхватывали кинжалы-пугио, ныряли под попоны огромных коней и вспарывали вислые чрева. И выныривали, отфыркиваясь и отплевываясь после кровавого душа. Кони валились, падали драгоны и барахтались на земле, как жуки, не имея сил встать, – так тянула к земле их броня.

«Пробка» стала рассасываться. Рванулись по улице галлы, сшибая одиноких, потерянных саков. Побежали легионеры, гремя скутумами. Кентурионы их подбадривали, отдавая город на разграбление.

– Гефестай! – позвал Лобанов, но не увидел друга рядом. – Эй!

Он кинулся к айвану. Кушан лежал, согнувшись, у самой стены, обеими руками зажимая рану в боку. Из-под пальцев его сочилась кровь. Искандер, припадая на левую ногу, подбежал к Гефестаю и неловко опустился.

– Прикройте меня! – крикнул Тиндарид, вытаскивая медицинскую сумку.

Лобанов выпрямился, хватая круглый фракийский щит, валявшийся под ногами. В шаге от него набычился Эдик с кинжалом в одной руке и с мечом в другой. Как там, в мультике, пели?.. «К нам не подходи, а то зарежем!»

– Хана Антиохии! – крикнул Эдик.

Лобанов мрачно кивнул. Римская конница проносилась лавиной, растекаясь железным потоком по улице и переулкам. Трусцой бежала пехота. Сергей с Эдиком прикрывали айван, а римляне ступали себе мимо, не отвлекаясь на такую мелочь, как четверо парфян. Вся Антиохия-Маргиана лежала перед ними – грабь, насилуй, жги! Город пал…

– Ай! – вскрикнул Эдик.

Пара стрел, пущенных из арбалета, пробили Чанбе левую руку и бедро. Пальцы разжались, роняя трофейный кинжал-пугио. Третья стрела поразила руку правую. В пыль упал ксифос. Лобанов прикрыл Эдика своим щитом и отбил стрелу номер четыре. Кто стрелял?! Сергей обшарил глазами дом напротив. А это легионеры развлекались! Они сидели на крыше дома через улицу, свесив ноги в пыльных калигах, и стреляли в четверку из арбалета. Римляне хохотали, хлопали себя по мускулистым ляжкам и кричали: «Дай я, дай я! Теперь моя очередь!»

Плешивый ветеран сбросил шлем, почесал потную макушку и вскинул арбалет. Лобанов не стал ждать, пока тот спустит тетиву. Он мгновенно наклонился, схватил упавший кинжал и метнул его через улицу. Хорошо отточенное лезвие вошло плешивому в шею по рукоять. Ветеран выронил арбалет, выпучил глаза, забулькал и кувыркнулся в пыль.

– Так его… – простонал оседающий Эдик.

Прозвучала резкая команда, и четверо легионеров, несшихся по улице, неохотно замедлили шаг и свернули к айвану. Лобанов сжал зубы и отвел свой акинак. Быть сече?..