Преторианец

– Не чокаемся! – строго сказал Эдик и поднял кубок. – Ну, земля нам пухом!

– Дай ему по шее, Серый, – попросил Гефестай, – ты ближе!

Но Лобанов не исполнил просьбу друга. Он недобрым взглядом провожал городских обывателей, заглянувших в «Лудус Магнус».

– Явились! – прошипел Искандер. – С-созерцатели!

«Свободная трапеза» не проходила при закрытых дверях – любой римлянин мог присутствовать на ней, подсаживаться поближе к смертникам, разглядывать их, щупать даже. Иным было любопытно: кому из возлежащих сегодня за столом завтра перережут глотку? А кое-кто лично хотел глянуть на гладиаторов и прикинуть – на кого из них ставить?

Лобанов так и не освоил дурацкую привычку есть полулежа и за столом сидел, как «все нормальные люди». Искандер, Эдик и Гефестай примостились напротив. Хмурый Кресцент, вылакавший полный кувшин, с трудом оторвался от ложа, наполнил чашу по новой, поглядел на Сергея, с трудом фокусируя взгляд, и промычал:

– На добро тебе!

– Будь здоров! – вскричали остальные, поднимая кубки. – Ио! Ио!

Сергей улыбнулся и осушил свой сосуд до дна.

– Закусывать надо! – присоветовал Эдик.

Сергей поискал по столу чего-нибудь этакого и сжевал шматик велабрского копченого козьего сыра. Все, больше в него не лезет. Он отвалился на спинку биселлы – кресла с двумя сиденьями, и его вниманием завладели гладиаторы. О чем они думают сегодня, зная прекрасно, что завтра половина из них отправится в рай или в ад, по грехам и по вере их? Кресцент и Приск набивают себе брюхо, по ним не скажешь, что тонкие душевные переживания – обычный их удел. А Публиция рвало. Гай Аппулий Диокл трапезничал расчетливо – ел лишь то, что поддержит его тело на завтрашнем представлении. Веселому Батону вино развязало язык, он орал, пел и хвастался, а нумидийцу Орцилу страх сдавливал горло – ничего в него не шло.

– О, боги! – закатывал истерику Виндекс, рыдая и хлюпая носом. – За что?! Что я сделал не так? Чем не угодил небу?! Я! Не! Хо! Чу! О-о-о!

Феликс, из свободных, прощался с плачущей женой и утешал хмурых друзей, делал «козу» маленькой дочурке. Христиане, отданные в «Лудус Магнус» за драку с митраистами, собрались кучкой и молились в уголку. А вокруг бродила кровожаждущая чернь, словно стая гиен, радуясь собственному жалкому благополучию и упиваясь чужими страданиями, выставленными напоказ.

– Вот кому бы я морду набил! – мрачно признался Эдик.

– Да и я не прочь, – усмехнулся Лобанов.

– Слушайте, – сказал Гефестай задумчиво, – может, нам восстание поднять?

Искандер вздохнул и покачал головой.

– Нет, Портос, – сказал он с сожалением, – никаких шансов! А вот игры… Можно же и выиграть!

– Завтра будет видно! – подвел черту Лобанов. – Пошли спать! Ну их всех к воронам…

От Большой императорской школы до амфитеатра Флавиев было рукой подать, но «идущим на смерть» оказывали почет – доставляли к месту боев на элегантных повозках, разукрашенных флажочками, ленточками, веточками лавра. Даже спицы огромных колес, крутившихся выше шлемов гладиаторов, рассевшихся на деревянных сиденьях, были точеными и крытыми лаком. Ухоженные лошади, чьи шкуры блестели пуще атласа, позванивали колокольчиками, подвешенными к посеребренной сбруе, встряхивали головами, словно хвастаясь вплетенными в гривы золотыми нитями.

Да и сами «выпускники» Большой школы напоминали Лобанову расфуфыренных кукол. Сергей скривился, оглядывая мускулистых, шрамами меченных, суровых рубак, прифрантившихся к празднику смерти. Широкие спины покрыты пурпурными накидками. Шлемы прекрасной работы переливаются самоцветами, над гребнями покачиваются страусиные и павлиньи перья. Калиги на волосатых ногах, и те усыпаны блестяшками янтаря… Мечи и копья тоже сверкали и переливались, но годилось такое оружие разве что для местной «Зарницы» или детской игры в «войнушку» – и клинки были из дерева, и наконечники копий. Противно!

Но публике нравилось – толпа поклонников и зевак запрудила неширокую виа Лабикана, по которой гладиаторов водили как того слона. Общество собралось разношерстное: мальчики из знатных семейств, облаченные в «тоги взрослых»; рабы в коротких туниках без пояса, в обутках, плетенных из веревок; матроны в длинных столах, подпоясанных под грудью и ниже талии, с шалями-паллами, накинутыми на плечи; беднота в одеждах из грубой коричневой шерсти; «средний класс», замотанный в ткани алые, лиловые, зеленые… По обе стороны кортежа размеренно шагал почетный эскорт – конвой из бывших легионеров.

Народ орал, свистел, пел, притопывал, встречая своих любимцев, махал флажками с именами прославленных гладиаторов, тутошних «суперзвезд», а юные девы бросали цветочки и пламенные взгляды.

– Нас тут любят! – осклабился Эдик, выхватывая из воздуха соцветие белого олеандра и посылая воздушный поцелуй прелестнице.

– Обожают просто! – буркнул Сергей. – Освежеванных и разделанных!

– Прорвемся! – легкомысленно отмахнулся Чанба. – Как говорил мой дед Могамчери… Гляди, гляди!

– Так прямо и сказал? – усмехнулся Лобанов.

– Колизей!