Читаем Преторианец полностью

Преторианец

— Стефан, перестаньте болтать. Я не сплю. Между прочим, ко мне как раз заглянул выпить на сон грядущий Гомер Тисдейл. Входите, пожалуйста, посидите с нами.

Тисдейл был уже на ногах, стоял у камина.

— Либерман? Как поживаете? Слушайте, я вас не отрываю от дела? Может, вам надо обсудить театральные дела?

Либерман успокоил его взмахом толстой ладони. Он сорвал с себя перчатки и теплый шарф, вылез из пальто с меховым воротником.

— Вовсе нет. Я нежданный гость. Рассчитывал на милосердие Сциллы. Собирался докучать ей артистическими капризами и длинным списком жалоб.

Он взял протянутый Сциллой виски.

Она свернулась на краешке кушетки, подоткнула под себя халат.

— Гомер беспокоится за Роджера Годвина.

Либерман округлил глаза:

— С ним что-то случилось? На «Би-би-си» говорят, он в командировке, но это может означать все что угодно. Где же он?

Он выжидательно переводил взгляд от Сциллы к громоздкой фигуре Гомера.

Тисдейл хмуро разглядывал свой стакан.

— Уехал три недели назад и обещал через две недели вернуться. Какая-то военная авантюра. Мне ничего не сказал, ни слова. «Вернусь через две недели» — и ни слова больше. Я пытался успокаивать его начальство. Похоже, этому занятию не будет конца.

— От Макса тоже никаких вестей, — сказала Сцилла. — Они, по-видимому, отбыли в одно и то же время…

— Погодите, дорогая, — перебил Либерман. — Так они вместе?

Сцилла пожала плечами.

— Ничего не знаю. Как бы то ни было, я привыкла к долгим отлучкам Макса.

Ей не хотелось выдавать свою тревогу за Роджера.

— В случае с Роджером, боюсь, больше оснований для беспокойства. Он настолько штатский…

Из глубины груди Либермана вырвалось характерное хмыканье.

— Во время войны штатских не бывает. Верьте мне, уж я-то знаю.

Гомер заметил:

— Вам туго пришлось, да?

— Мне? Нет-нет, я выбрался… вернее, меня там не было… но семья… Все мои родственники. Мужчины, женщины, дети. Нацисты не разбирают ни возраста, ни пола. Нет, я очень легко…

— Стефан, вы же знаете, что это неправда. Они его допрашивали, Гомер.

— Сцилле хочется сделать из меня героя. Они просили меня подписать какую-то ерунду. Я ответил: «Черт возьми, подпишу все, что хотите». Мне надо было выехать в Италию для работы над либретто оперы. Дома дела шли все хуже, и итальянский композитор, с которым я работал, отважный итальянский аристократ, помог мне контрабандой перебраться в Лиссабон. Вернуться мне уже нельзя было. Имя попало в списки, понимаете?

— Что за дьявольский мир мы создали…

Допив виски, Тисдейл стал прощаться. Но разговор затянулся, и Сцилла взглянула на часы, и Либерман зевнул и сказал, что поговорит с ней завтра на репетиции, и в конце концов мужчины вышли вместе, и она снова осталась одна.

Она отнесла на кухню стаканы и пепельницы, выключила свет и поднялась наверх. Остановившись в конце коридора, послушала, как тихо похрапывает в своей комнате няня. Зашла взглянуть, как спит Хлоя, и обнаружила, что девочка уснула на четвереньках, задрав вверх попку и окружив себя плюшевым зверинцем.

И уже которую ночь она лежала в постели, слушая, как гудит ветер в дымоходе, глядя в окно на освещенные луной деревья. Роджер, милый мой дурачок, зачем ты вытворяешь такие глупости? Жив ли ты еще? Или умираешь где-то, а я даже не знаю… Слезы впитывались в подушку. Стоит ли их вытирать? Какая разница. Пожалуйста, поговори со мной, Роджер, скажи, что ты жив…

Рыдания выгибали и сотрясали ее тело, пока не иссякли слезы. Она всхлипнула, встала с кровати, встала у окна, глядя на привычный вид: улица, угол площади… Проклятая, подлая война…

Роджер. Макс.

Может, они оба убиты на этой проклятой войне!

Как ей тогда жить дальше?

Черт бы тебя побрал, Роджер! О чем ты только думал? Макс — солдат, это его оправдывает. А у тебя какое оправдание, Роджер? Как ты смел позволить, чтоб тебя убили?

Она снова плакала от злости и бессилия.

И тут ей почему-то вспомнилось, кто такая Патриция Смит.

Санитарка, которой она передала маленькую Дилис Элленби — больше года назад, в ночь, когда разбомбили «Догсбоди».

Что ей могло понадобиться?

Но вопрос остался без ответа, забылся, и она наконец уснула, тоскуя, любя и проклиная Роджера Годвина, будь тот жив или мертв, и вспоминая парижское лето, когда он вошел в их жизни…

А через час она услышала на лестнице шаги.

— Ох, черт, черт… — она медленно всплывала из сна.

Она надеялась, что он не придет, но знала, что придет. Не упустит шанса. Может, оно и к лучшему. Так она забудет о тревоге, хотя бы на самые темные ночные часы.

Он остановился в дверях. Прочистил горло.

— Liebling?[16]Ты не спишь?

— Конечно нет, бедненький мой. Скорей, забирайся в постель, Стефан.

Еще будет время увидеть сон о том давнем парижском лете.