Моррис Панов был вторым после Мари человеком, с которым Уэбб шел на контакт. Как ни странно, но поначалу Мо не состоял на службе у правительства, и психиатру не предлагали даже пройти проверку на лояльность, к чему он и сам не стремился сперва, поскольку не собирался заглядывать в секретные ячейки подсознания неизвестной еще ему в ту пору таинственной личности, в коих покоилась ложь о Джейсоне Борне. Однако впоследствии Панов взбунтовался, пригрозив скандальными разоблачениями, если его не подвергнут проверке и лишат права голоса в предстоящем терапевтическом лечении субъекта, с которым свела его случайно сама судьба. И на то у него были весьма веские основания. Ведь он по существу дезинформировал обратившегося к нему за консультацией типа, и тот, якобы опираясь на его мнение, приговорил Дэвида к смерти, — еще немного, и он сгинул бы бесследно, подобно многим другим. Мысль о том, как он чуть было не стал виновником гибели человека, с которым даже не встречался ни разу, приводила Панова в ярость. А началось все с того, что к нему, как к специалисту, заявилось охваченное паникой некое лицо, вовсе не склонное, судя по его характеру, терять обычной для подобного сорта граждан выдержки, и обрушило на врача целый шквал «гипотетических» вопросов, касавшихся сошедшего, надо думать, с ума сверхсекретного агента, ставшего жертвой глубокого душевного кризиса. Не в силах отвязаться от визитера, Панов отвечал крайне неохотно и довольно уклончиво: он не мог и не желал ставить диагноз человеку, которого никогда не видел. И потому отделывался такими общими по сути своей словами, как «да», «конечно», «вполне возможно», «в этом нет ничего удивительного», «но, разумеется, сказать что-либо более определенное невозможно без проведения всестороннего терапевтического и психиатрического обследования интересующего вас гражданина». Да-да, невозможно. Он-то осознавал это и позднее не раз корил себя за то, что позволил втянуть себя в эту сомнительного содержания беседу. Мало что значащие высказывания врача были восприняты несведущим в медицине человеком как аргумент в поддержку смертного приговора Уэббу — «Джейсону Борну». Однако в самый последний момент Дэвид, даже не подозревавший о том, что подкрадывавшийся незаметно к своей жертве убийца уже вплотную приблизился к нему, был спасен. И это стало возможно лишь благодаря тому, что Моррис Панов вовремя определил то состояние, в котором находился этот несчастный.
После того, как Панова зачислили в штат постоянных сотрудников госпиталя Уолтера Рида, а позднее — медицинского комплекса в штате Вирджиния, он смог лично наблюдать за поведением Уэбба.
— Да у этого сукина сына амнезия, безголовые кретины! — заявил однажды Моррис своим коллегам. — На протяжении многих недель старался он объяснить вам это на чистейшем английском, — думаю, слишком хорошем для ваших вывихнутых мозгов!
Они работали вместе месяц за месяцем — врач и пациент — и со временем подружились. В их сближении немалую роль сыграла Мари, обожавшая Мо: в лице врача она обрела союзника, которого ей так не хватало! Дэвид вверг свою жену в неописуемо тяжкую круговерть беспрестанных забот, вечных сомнений и страхов с первых же дней их пребывания в Швейцарии, когда она, начиная догадываться, что за боль точит душу покорившего ее сердце человека, решила твердо наперекор его воле помочь ему. Мари не верила в то, во что верил он сам. И снова и снова повторяла ему, что он не убийца, хотя и считает себя таковым. Нет, он, вопреки тому, что говорят о нем, никакой не убийца. Ее убежденность в его невиновности стала для него спасительным якорем в затягивавшем его в свою пучину море безумия, любовь же ее — тем зернышком, из которого проклюнулся робко нежный росток надежды на его выздоровление. Без Мари он был бы не нужным никому, не любимым никем человеком, умершим раньше физической смерти своей, а без Мо Панова просто жил бы растительной жизнью. Но с тех пор, как оба они протянули к нему руки помощи, он смог наконец разгонять сгущавшиеся над его головой тучи с тем, чтобы снова над ним воссияло солнце удачи.
Следуя наставлениям Морриса, Дэвид и в этот день, вырвавшись с семинара, решил побегать с часок по холодной пустынной дорожке стадиона, а не идти сразу домой. Поскольку подобные, проводящиеся раз в неделю занятия нередко заканчивались значительно позже положенного срока, Мари никогда не планировала заранее время вечерней трапезы. Но не это огорчало ее, а другое: ужинать они отправлялись неизменно в сопровождении двух ненавязчивых охранников, маячивших где-то в темноте на почтительном расстоянии от них. Кстати, вот и теперь один из этих стражей следовал за Дэвидом по спортивному полю, другой же наверняка поджидал его в гимнастическом зале. Безумие какое-то! А может, это и впрямь необходимо?