Превращение Локоткова

— Спасибо, Назип, — глаза снова едко защипало, и он еле сдержался, чтобы не заплакать снова — так был благодарен за такие слова угрюмому башкиру. — Спасибо. Только я не поеду с тобой. Попробую здесь. Я сам. Может быть, что-нибудь и получится. Диплом-то ведь у меня никто не отбирал.

— Ну, тогда прощай, Львович. — Назип протянул руку. — Живи, как хочешь. Мне надо ехать. Скоро поезд. А может быть, что-нибудь надо? Бабу, а?

— Такую, что ли? — Локотков перевел взгляд на жмущихся неподалеку к стенке вокзала двух тонконогих, плохо одетых замухрышек. — Нет уж, спасибо, обойдусь. Мне бы только переночевать, Назип. Ненадолго, перемогнуться, и все; может, всего ночь или две. Вот если бы ты в этом деле помог как-то…

Назип набычился, постоял с минуту, раздумывая; отошел к замухрышкам и стал о чем-то с ними говорить. Потом снова исчез.

Вернулся через полчаса — пьяный, довольный. Кивнул: «Идем со мной!» — и взял оба чемодана — свой и локотковский.

Шли недолго, — вскоре тут же, в пристанционном поселке, по взятому Назипом адресу нашли обшарпанный кирпичный дом и позвонили в одну из квартир первого этажа. Звонок за дверью отозвался резко, пугающе. Кто-то подшаркал, и высокий, в нос, мужской голос спросил:

— Кто?..

— Надо Ивана, — сказал Назип. — Если ты Иван, то открой.

— Я-то Иван, а вот ты кто такой? Я тебя не знаю. Уходи.

— Открывай, Иван, не тормози человека, если он на воле. Ты не нужен, переночевать надо. Адрес нам дал Семен Любов.

— А, Маляр! Где-то он пропал, пропал, мой дружок… — щелкнул замок, дверь отворилась, и выглянул сухой белесый мужик лет сорока, небрежно одетый. Локотков с Назипом вошли, повесили в прихожей пальто, и осмотрелись.

Квартира была однокомнатная, зачуханная до крайности. Кисло воняло из кухни, в комнате тоже был спертый кислый дух. Кушетка, обшарпанный стол, два стула — вот что там было. Еще прислоненная к стене раскладушка. Не разуваясь (пол был грязный) прошли в комнату, с любопытством косили глаза в сторону хозяина. А он все шнырял перед ними взад-вперед, и голосил:

— Ко мне вчера так-тось зашли ребята, сырков принесли, вина, все. Поговорили так, покумекали, да еще сбегали. Нонче проснулся — ох, думаю, беда… Трояк вот остался, так ведь до пенсии-то сколько ждать!

Назип моргнул Локоткову. Тот шагнул к прихожей, но башкир остановил его: «Сам схожу. Ты обживайся». Валерий Львович остался, сел на стул. А Иван суетился, суетился по квартире, делал вид, что убирается, а сам только легонько подмахивал с пола пыль, засоряя воздух. Ноги он слегка подволакивал; иногда верхняя часть туловища крупно вздрагивала, и рука делала неверное, конвульсивное движение. И голова дергалась. Натуральный инвалид. Он стрекотал оживленно, явно обрадованный приходои постояльцев, благодаря которым в доме снова возникнут еде и выпивка.

— У меня живут, живу-ут, да, и все!.. По закону моя квартира, и все, и имею право! Я с тобой и выпью, и поговорю, и поем, и все. А кому не нравится, так это мне наплевать. Ты человек, и я человек, и все, верно?

«Ну и ничтожество, однако, — подумал Локотков. — Ладно, черт с тобой, ночь-другую можно и здесь. Не больше, однако…»

Пришел башкир. Иван обрадовался, быстро-быстро зашуршал ладошками, побежал мыть стаканы.

— Слишком много ты взял вина, Назип, — сказал Валерий Львович. — Смотри, опьянеешь, а ведь у тебя поезд, ты не забыл?

— Не забыл, не забыл! Я все помню, не бойся. Эй, хозяин! Давай, гулять будем! — в глазах его и движениях появилась вдруг быстрая, хваткая звероватость, и этот теперешний Назип разительно не походил на того угрюмоватого, вразвалку ходящего большого башкира, каким его знал в заключении Локотков.

— Сидел я в несознанке, ждал от силы пятерик… — пел Назип, двигаясь возле стола и расставляя нехитрую закуску. Хозяин, дергаясь, похлопал в такт песне, и Назип отстучал по полу несколько колен лагерной «цыганочки». Локотков впервые увидал товарища танцующим, и удивился: «Что это с ним?»

— За тех, кого нет с нами! За тех, кто на вахте и на гауптвахте! За тех, кто в лесу! За тех, кто в зоне! — таков был первый тост, и все выпили его залпом, и стряхнули на пол остатки водки из стаканов.

— Ты сидел? — спросил Назип у Ивана.

— А как же! — ответил тот, снова сильно содрогнувшись.

— Тогда понимаешь… Наливай! За матерей, за мамочек наших родных, которым мы не принесли счастья!..

Локоткову после первого стакана стало жарко, он почувствовал сильную усталость, и расслабился. Некурящему, вдруг захотелось курить, говорить о своей прекрасной прошлой жизни, о науке с этими двумя людьми, разделившими сегодня его компанию. Слова Назипа о матерях как-то прошли мимо его сознания, поэтому он оторопел и испугался, увидав надвинувшееся вплотную, злое лицо башкира: