Превращение в зверя

Я осмотрел пистолет — заряжен и в прекрасном состоянии. Завернул в носовой платок и положил в карман пиджака. Казнь назначил на полночь. И вслух повторил: казнь состоится в полночь. И еще раз: казнь я назначаю на полночь. Это придало мне еще больше уверенности, чем когда я облачился в костюм у себя в комнате. Отец где-то здесь, поблизости ошивался, но я не обращал на него ни малейшего внимания: отставной — мертвый — король не имеет никакой власти.

Больше об убийстве я не думал. До самого последнего мгновения. Вернулся слуга, отставной шантажист (я их всех теперь отправил в отставку), сказал, что у отца здесь имеется комната, хоть он за все время существования своей империи ни разу не ночевал. Я позволил проводить себя туда.

Ну что за человек мой отец! Жить в такой нищенской квартире, когда тут такое! Это не комната, это… По площади раза в два больше нашей халупы! Да еще ванная просто шик: мраморная плитка, джакузи. А полотенца — мягчайшие, пушистые, просторные. Нет, не понимаю я его! Всю жизнь не понимал, не зная еще о настоящей его жизни, а теперь и совсем отказываюсь понимать.

Развалившись на диване (такие даже в наш салон никогда не завозят), стал дожидаться полуночи. Принесли ужин — не такой шикарный, как обстановка вокруг, но все равно очень вкусный. Ел с аппетитом и думал, что это моя последняя одинокая трапеза. Потрогал в кармане пистолет — никакого волнения не почувствовал. И опять переключился на еду.

После вкусной обильной еды меня стало клонить в сон. Встал, прошелся по комнате, умылся холодной водой: боялся проспать полночь. В сущности, было совершенно не важно: в полночь или немного позже это произойдет, но мне хотелось именно в полночь — в этом была какая-то торжественная предопределенность.

* * *

И все-таки мне было немного не по себе, когда я вышел из своей комнаты без десяти полночь. Не потому, что боялся убить, а потому, что мне могли помешать. Здесь я, безусловно, король, но все-таки надо быть осторожным. Шел по коридору, сжимая в кармане пистолет, спускался по лестнице, придерживая левой рукой полу пиджака, а сам все боялся: вдруг кто-нибудь проснется и увидит меня. Благополучно вышел из здания, пересек двор — никого, ничего, а сердце сбивалось с ритма, было трудно дышать. Я не думал об убийстве, совсем не думал, но боялся, что не дадут ему свершиться. Тогда все прахом. Тогда я не смогу быть по-настоящему счастливым — она все время будет мешать. Ее не должно быть.

Но вот и дошел. Кажется, здесь. Нет, точно здесь. Не оказалось бы никого в ее комнате: я не убийца, а ведь тогда придется убить невинного. Открыл дверь ключом, вошел, включил свет, осмотрелся — никого, она одна, лежит на кровати навзничь, спит. Вытащил пистолет, подошел ближе: да, спит. Измученное даже во сне, некрасивое лицо, желтовато-бледное, опухшее. Пора. Выстрелить и ни о чем не думать. Выстрелить совсем не трудно. Выстрелить — не зарезать. Тем более выстрелить в спящую.

Веки дрогнули — неужели просыпается? Ей свет помешал, свет разбудил. Нельзя медлить, пора.

А если дождаться, чтобы проснулась? Чтобы осознала свою смерть? Зачитать приговор и только после этого выстрелить — казнить?

Шевельнулась, вздохнула.

— Елена! — Я тронул ее за плечо, голое белое плечо, высунувшееся из-под одеяла.

Открыла глаза, посмотрела и снова закрыла. Не проснулась до конца или притворяется, не желая видеть свою смерть? Женский каприз? Насмешка надо мной? Защитная реакция? Я не боюсь убивать, я смог перестать бояться, так какое право она имеет бояться посмотреть в глаза своей смерти?

— Проснись! Ты должна это видеть!

Проснулась. Села на кровати. Посмотрела на меня, осмыслила. Испуганно вскрикнула — негромко, словно понимая, что кричать по-настоящему нельзя. Я отступил на несколько шагов и выстрелил. Не стал зачитывать приговор. Не испугался, а просто остерегся. В конце концов, ведь главное — истребить ее, а все остальное не так и важно. Выстрелил, подошел, убедился, что попал в цель, не трогая тела, чтобы не оставить пятен, и быстро покинул комнату.

Только у себя понял, что весь вспотел, сердце бьется с неистовой силой, и ужасно устал. Мне не было страшно, просто ужасно устал. Повалился на диван — перед глазами плыли круги, в ушах стоял звон от выстрела. Конечно, услышали, конечно, проснулись, сбежались. Но теперь все равно: я свое сделал.

* * *