Превращения

– Дорого. Любые качественные гидроэффекты – дорого. Неважно что: цунами высотой с Останкинскую телевышку или просто рябь на воде.

– Насколько я понимаю, сериал запланирован бюджетного класса "А"? – с нажимом спросил Победоносцев.

Викентий вздохнул.

– Знали бы вы, как горит любая смета…

Леня и Победоносцев обменялись печальными взглядами – обоим было ясно, что смета «Русского „Лоста“» сгорит практически без их участия, или, если выражаться проще, деньги разворуют другие. Хорошие другие или плохие другие – обоим было без разницы.

После утреннего «брэйнсторминга» (каковым величал этот театр коммерческого абсурда Викентий) Лёня почувствовал себя дурно – причем в каком-то новом, высшем смысле.

Он вдруг осознал, что ему мало платят.

Не в смысле денег – получал-то он даже по столичным меркам порядочно. А в смысле чего-то, что в иерархии ценностей стоит выше денег. Может, ему дают мало молока. Того самого, которое за вредность. «За то, что я терплю такое, надо какие-то особенные бонусы давать…» Косный и вне профессиональной сферы малотренированный ум Леонида затруднялся уточнить его претензии. Что «такое» он терпит? Каких «особенных» бонусов алчет? Тем не менее непорядок в мироустройстве ощущался Лёней теперь, считай, физически. Это как с болезнями внутренних органов: не знаешь что именно болит – почка или печень, но уверен: надо лечиться, потому что дальше так нельзя, потому что это уже сейчас невыносимо, а через год от этого можно вообще сыграть в ящик…

В тот день Лёня, сославшись на плохое самочувствие, ушел с работы на три часа раньше положенного, благо после ухода сценариста Викентия и след простыл.

«Больше не могу… Не могу больше…» – стонала Лёнина душа.

Стоило Леониду начать думать, выражаясь словами Викентия, «о проекте в целом», как к его горлу подкатывал тошный теплый ком, осязательно похожий на шар из разогретого салата оливье с позавчерашнего праздника. В брезгливый ступор вводило уже одно осознание факта: после того как они произведут на свет еще одного непригожего, дурно сложенного, орущего плохой озвучкой мерзостного урода под условным названием «Русский „Лост“», им вновь придется, пыхтя и потея, зачинать, вынашивать и рожать на свет урода нового, младшего братика первого. Не важно что именно это будет – «Русский „Доктор Хауз“», где героя будут звать, конечно же, доктором Домовым, или «Русский „Клан Сопрано“», который Викентий и новый сценарист (в долгий роман с лысым Победоносцевым Лёня отчего-то не верил) назовут как-нибудь вроде «Группировка Высокого», и так до полного облебуения, оструения-охренения, до дьяволического апофеоза, и вот уже трое мосластых чертей волокут душу грешника в ад…

На полпути домой Лёне, педантично рулившему своим отлакированным любимцем Subaru «Лесничок», немного полегчало.

А когда он вошел в квартиру, бродящее внутри омерзение почти отпустило, а ощущение колючей черной пустоты, сочащейся в беззащитный мозг, начало понемногу уходить. Первую скрипку вело теперь предвкушение вечера с мавками.

«Только они и я. Больше никого.»

Мать открыла ему в неглиже. Она любила расхаживать по квартире в трусах и лифчике. Говорила, топят слишком сильно. Уже не раз Лёня по-офисному деликатно просил мать соблюдать приличия. На некоторое время это помогало. Потом всё возвращалось к прежнему. «Погляди, какой комплект я купила, называется „Анжелика“!» Но в тот вечер Лёня сделал вид, что безобразия не заметил. У него не было сил ни на замечания, ни на – тем более – деликатность.

– Ты сегодня рано! – восторженно воскликнула мать, поправляя широкую бретельку лифчика. – Я еще только тесто замесила… Для кулебяки!

– Кулебяка? Звучит аппетитно, – без выражения произнес Лёня. На то, чтобы улыбнуться, его уже не хватило.

Только оказавшись дома он понял: комар Победоносцев и вампир Викентий все-таки умудрились выпить из него свои три литра крови.

– Может, тебе пока компотику? Из сухофруктов? Для тебя специально сварила. С черносливом!

– Что-то не хочется… Мне бы помыться…

– День тяжелый был? – участливо поинтересовалась мать. Ее маленькие глаза жадно горели. Вот сейчас «сына» устроится на табуретке, поместив жирный локоть на обеденном столе, и выложит ей всё-всё, с подробностями, облегчит душу. А она, его много видевшая мама, скруглит услышанное метким комментарием, исполненным подержанной, но не потерявшей своего алмазного блеска жизненной мудростью: «Это жизнь, мой милый…» или «Не бери в голову, терпенье и труд все перетрут!»

– Угу.

Он стоял под пузырящимися струями душа, глядя в пол между ногами. Кошмарные големы грядущего – доктор Аблов, контрразведчица Устина и харизматичный охотник Хрущ – медленно стекали по его груди, животу, ногам, пробирались в сливное отверстие и удало неслись вниз по канализационным трубам…

Прошло полчаса. Лёня полулежал в кресле, задвинутом в каре из цветочных горшков.