Превращенная в мужчину

— Ну, дела еще не так страшны, фрейлейн Иффи! — вмешался в разговор юный венец. — Мне вы сразу понравились. В вас есть породистость, честное слово! Вы мне нравитесь гораздо больше, чем все дамы, бывшие здесь сегодня вечером.

Она взглянула на него и потрепала его по щеке.

— Это очень мило с твоей стороны, малыш! Если ты даже не думаешь этого, все же приятно услышать любезное слово — хотя бы раз в год.

Прайндль разошелся:

— Но, фрейлейн, я вполне искренне так думаю. Высказал то, что чувствую!

— В самом деле, буби? — спросила она. — Как тебя зовут?

Он встал и поклонился:

— Доктор Прайндль, практикующий врач.

Она громко рассмеялась.

— Врач? С каких это пор экзамены сдают в пеленках? Сначала надо ведь научиться не марать пеленки, не так ли? Но мне ты можешь спокойно кое-что приврать, я ведь не рассержусь на тебя. Я хотела бы знать твое имя…

— Феликс, — представился венец.

— Феликс, — повторила она, подняла стакан, отпила. — За доброе знакомство, Феликс, мой буби!

Она встала и обратилась к Яну.

— А теперь спокойной ночи, милостивый государь! Собственно говоря, я должна бы вам вернуть деньги. Мне было полезно один раз по-настоящему выболтаться. Надеюсь, вы завтра еще будете здесь — тогда до свидания. Покойной ночи, Феликс, дитя мое, кто знает, может быть…

Она махнула рукой и пошла через длинный зал.

* * *

Ранним утром Ян с Феликсом Прайндлем бродили между родником и ключами. Взад и вперед прогуливались пациенты со своими стаканами в руках. Играла музыка. Солнце сияло в курортном парке, принимавшем осенний вид.

Оба ждали доктора Фальмерайера, но тот не приходил. Поэтому они прошли через парк в лес, а оттуда вернулись в отель. Врача все еще не было внизу. «Он еще спит», — заявила горничная.

— Разбудить его? — предложил Прайндль.

Ян отверг предложение.

— Оставьте его. Хотите, пойдем поиграем в гольф?

Они пошли к площадкам. Ян стал учить юного венца, еще никогда не державшего в руках палку для гольфа. Вернулись они к полуденному завтраку. Ели одни. Только когда они кончили, появился врач.

— Выспались наконец, шеф? — приветствовал его Феликс. — Ну, выкладывайте, иначе я лопну от нетерпения.

Но доктор Фальмерайер покачал головой:

— Сначала я хочу позавтракать.

Он подозвал лакея, ел и пил, не произнося ни слова. Его спутники молча смотрели на него. Покончив с едой и вытерев рот, он сказал:

— Так! Не сыграть ли нам теперь одну партию в шахматы?

— Хоть десять! — заявил Ян. — Все послеполуденное время, если вам угодно. Но сначала вы должны представить нам отчет.

— Вряд ли я много расскажу! — ответил врач. — Так быстро дела не делаются. Я продержал юного танцора у себя всю ночь. Лишь около семи он ушел. Я хорошо зажал его в щипцы. Если души могут потеть и пищать, то, конечно, его душа нынешней ночью это делала.

— Вы передали ему наше предложение? — спросил Ян.

— Конечно, — сказал Фальмерайер, — в общих чертах. Я пока избавил его от подробностей. Но он знает, что при этом может выиграть и что потерять. Он по горло в грязной воде и не может оттуда выбраться. Иначе он не выслушал бы так спокойно мои слова. Всякий другой не дал бы мне даже выговорить, завопил бы, не сошел ли я с ума, дерзнув на это. Закрыл бы уши, убежал бы. Мой же Иво сидел, как девочка-сиротка на конфирмации, бледнел и дрожал, глядя на меня своими стеклянными глазами. К счастью, я взял с собой бутылку Эннеси, иначе бы его вырвало, как меня в воздушном экипаже. Я вливал в него одну рюмку коньяка за другой, и он раскрыл мне свое сердце. Его мать содержится в больнице для бедных. Сестры помещены в общественные воспитательные дома. У самого — ни одного геллера. Повсюду мелкие долги: швейцару, лакеям, горничным, и они ежедневно напоминают. Он сделал несколько неверных шагов, чтобы добыть денег: подложные чеки, мелкие мошенничества. Боится попасть под суд и познакомиться с тюрьмами, если не сможет скоро расплатиться. Конечно, он попытался кое-что выкачать из меня. Я отказал наотрез. Вероятно, он попытается получить денег у вас. Не давайте ему ни одного пфеннига, господин Олислягерс. Чем туже будет у него веревка на горле, тем скорее мы его заполучим. Он так разбит, в таком отчаянии, что, вероятно, еще вчера согласился бы, если бы не одно обстоятельство. Это его подруга Ифигения. Он отдался этой женщине целиком, с кожей и волосами. Он рассказал мне об этом до последних подробностей, именно…

Прайндль перебил его:

— Не трудитесь, доктор, мы знаем эту историю. Стоило десять марок. За эту цену фрейлейн Иффи нам ее продала.