Превратности любви

Смеется, смеется надо мной, едва не плакала Линн. Говорит вроде бы ласково, а на самом деле безжалостно и властно. Она была уверена, что он играет ее эмоциями и экспериментирует с ее чувственностью. К стыду и ужасу Линн, делает это успешно.

Она лежала к нему спиной в ожидании спасительного сна, но вдруг ахнула, ощутив на талии его сильные руки, легким движением прижавшие ее к себе.

Ладони бесцеремонно исследовали грудь, губы, щекотали шею, затылок, мочку уха.

– Не надо, – пролепетала Линн, уже зная, что никогда не останется равнодушной к его прикосновениям. Не останется, потому что хочет этого.

Без видимых усилий Димитр повернул к себе гибкое жаждущее его тело, женщину, которая сразу припала поцелуем к его рту, даруя сладость и обещая восторг. Дразнящий зов плоти увлекал ее все больше, и она только слабо запротестовала, когда он оторвался от ее губ и скользнул вдоль шеи вниз, торопясь найти трепещущие гроздья грудей. Он обнажил свою женщину и впился губами в нежно-розовый бугорок, венчавший белую округлость, и раздался слабый стон, потому что стрела вожделения, пронзив ее естество, заставила жарко биться каждый нерв. Все исчезло, осталась только всепоглощающая страсть. Она уже не была хозяйкой своего тела. Над ней властвовал мужчина. Она не слышала, как глухо стонет, не чувствовала, как грациозно извивается под его руками, как задыхается, ощущая жадные губы на животе, на бедрах и, наконец, у входа в потайные женские угодья. Вожделенная пытка началась. Мужчина возносил ее все выше и выше, подводил к бездне наслаждения, и она с протяжным стоном готова была уже рухнуть в эту пропасть… но тут он оставил ее… и. начал покусывать мягкие бедра, снова пробегал языком по влажным створкам лона, снова бросал ее на грани экстаза… Женщина уже не помнила себя. Она отчаянно вцепилась в сильные мужские плечи и молила, молила, молила…

И тут он ворвался в ее лоно, медленно, но властно раздвигая влажные, жаркие, тугие створки.

В этот раз боли не было. Было только восхитительное ощущение полноты, которое давал ее телу упругий горящий ствол. Единственно верное, единственно желанное ощущение, которого так давно ждало ее женское естество. И уже ничего не стоило приспособиться к чувственному ритму мужчины и пуститься с ним в извечный танец плоти. Умеренный ритм перешел в быстрый, потом в бешеный, когда на пределе каждая жилка, каждая нервная клеточка; он заводил женщину все выше и выше, откуда наконец низверг в пучину оргазма, отобрав у нее способность двигаться, говорить, видеть…

Как сквозь пелену, Линн почувствовала потом его руки, ласкающие ее грудь, его губы, щекочущие рот… Последнее, что осталось в памяти, – шелковистая простыня, покрывшая наготу, и надежные горячие руки, которые обняли ее и унесли в сонный мир грез.

День уже разгорелся вовсю, когда Линн и Димитр выехали из отеля. Медовый уик-энд заканчивался. Они направились домой, в свой особняк.

Элени приготовила истинно праздничный ланч, и, хотя Линн честно пыталась отдаться греху чревоугодия, все было тщетно. Есть она не хотела.

Возможно, виной тому были дурные предчувствия, потому что очень скоро позвонили из клиники: Пейж стало хуже. Димитр немедленно вывел «ягуар». В больнице им сказали, что Пейж уже в интенсивной терапии, под капельницей. Им оставалось только сидеть подле ее кровати и ждать, когда она на несколько секунд вырвется из забытья.

Два дня и две ночи Линн и Димитр по очереди бодрствовали около Пейж, пока наконец ранним утром не уехали домой. Все было кончено.

Глава 6

Промелькнула череда горестных дней. Похороны были уже позади, но боль не проходила. Линн углубилась в хозяйственные дела, каждый день находя себе работу: то убирала дом, то рядом с Элени скребла кухню, то возилась в саду. Действовала она автоматически и очень сосредоточенно – только так можно было заглушить тоску.

То и дело всплывало перед глазами жизнерадостное лицо матери, ее ласковые глаза, улыбка, голос, то и дело вспоминались прожитые с ней счастливые дни. Не всякой дочери доводилось иметь такую мать и такого друга. Линн понимала, что за это будет вечно благодарить судьбу. Тем горше была потеря. Раздумья о матери теперь непременно наводили Линн на мысли о Димитре, об их странном браке и о том, что отныне этот человек стал для нее главным в жизни. С кончиной Пейж уже не было необходимости притворяться. Впрочем, себя Линн не обманывала. Она признавала, что бессильна противиться той чувственной стихии, которую вызывал в ней муж. Линн презирала себя за слабость, за то, что зажигается от одного его взгляда, от одного прикосновения. Отдаваться плотской любви с ним ей было необходимо, как необходимо человеку дышать. В его руках она забывала обо всем, кроме всепоглощающей остроты вожделения, она заворачивалась в волшебную пелену сладострастия, проваливалась в бездну… чтобы потом очнуться и начать новый, мучительно-счастливый день.

Однажды таким утром, после отъезда Димитра в город, Линн быстро собралась и пошла к машине, на ходу сказав Элени, что вернется домой после полудня.