Превыше всего

Фрэдди силен, беспринципен, ненасытен в своих желаниях и страсти. У него железная воля, благодаря которой он превратил небольшое наследство в огромную финансовую империю. Граф Монкриф достаточно могуществен и богат, он не обращает внимания на общественное мнение и ломает устоявшиеся традиции и правила. Захочет ли такой человек простить ее и перестать сердиться на нее? Неужели ничего не изменится и ей суждено до конца дней наблюдать за его жизнью, словно сквозь оконное стекло? Гнев затуманил ей разум, а молодость, неопытность и ощущение собственного могущества помешали понять все это. Добившись многого, она захотела еще большего. Вот и получила то, чего хотела! Неужели проклятие, которое она наложила на себя этим контрактом, останется с ней навсегда?

Совершенно глупая бумага! Впрочем, при чем здесь бумага? Виноваты ее глупость и упрямство. Она, и только она, повинна в том, что лишила себя ласк собственного мужа и подчинилась ложному чувству гордости. Не рассудок, а гнев, боль и обида на Фрэдди говорили в ней. Отсюда и это дурацкое условие.

Кэтрин резко опустилась на стул, обвела комнату широко раскрытыми глазами и прикинула, хватит ли у нее сил осуществить задуманное. Этому может помешать только ее гордыня. Трудно переступить через нее. Но если она все обдумала, то лучше начать действовать прямо сейчас.

Она подошла к секретеру красного дерева и взяла в руки перо. Первые несколько записок полетели в корзину. То выходило слишком требовательно, то напоминало мольбу о пощаде, то фразы получались фальшиво-веселыми. Наконец она нашла нужные слова. Кэтрин перечитала четвертое послание и облегченно вздохнула, словно сбросив с души тяжелый камень.

Оно было коротким, всего несколько слов, но Кэтрин опасалась, что сказала ими слишком много.

Если он до сих пор не превратился в бродячего лунатика, то только благодаря Господу. Он сумел сохранить выдержку, не уехал в порыве меланхолии в Лондон и не увлекся там спиритическими сеансами. Фрэдди не пытался развлечься с одной из своих горничных и не опустился до того, чтобы поколотить жену. Хотя, честно сказать, желание сделать это возрастало день ото дня.

Кэтрин удалось разрушить его хваленое самообладание за обидно короткое время. Он постоянно недосыпал, и бессонница уже начала отражаться на его состоянии. Дошло до того, прости Господи, что он на днях задремал за своим рабочим столом! Ему приходилось все чаще отгонять от себя мысли о ней. Единственное, на чем он еще мог сосредоточиться, была забота о детях.

Кэтрин представала в его сознании в виде недоступной языческой богини, какой-нибудь Матери-Земли, с извечно волнующими формами и мягкими призывными губами. Ее теплый, мягкий тон, которым она разговаривала с детьми, возбуждал и вызывал воспоминания о темных, безлунных ночах, от которых закипала кровь. Фрэдди издалека наблюдал за Кэтрин, когда она искала в библиотеке старинные книги по геральдике. Он слушал вечерами ее игру на фортепьяно и наслаждался переливами ее смеха, который проникал в окно вместе с ароматами засыпающего сада. Он прислушивался к ее шагам — быстрым и стремительным, говорившим о молодости и необузданном темпераменте шедшей по лестнице женщины. Фрэдди удивляло, что она сумела завоевать симпатии слуг, коренных лондонцев, скупых на проявления своих чувств. Но Кэтрин быстро нашла общий язык с каждым. С экономкой она разговаривала о цветах и пчелах, с дворецким — об искусстве принимать гостей и Мольере, с садовником — о поэтичности обычных растений и о заготовленных к весне черенках.

Его жена чертовски привлекательна и соблазнительна, будь все проклято! Если так будет продолжаться, то ему ничего не останется, как начать носить вериги и попросить портного расширить верхнюю часть брюк. Он никогда не носил ничего подобного, но ему смертельно надоело постоянно испытывать тесноту в собственных штанах.

О Боже, почему ты не дал несчастным смертным мужчинам умение понимать женщин?

Дело дошло до того, что в одну из утомительных ночей, когда сон начинал казаться высшим наслаждением, Фрэдди вдруг вспомнил о своей первой жене. А что, если Моника испытывала к его отцу такие же чувства, какие он ощущает сейчас к Кэтрин? Если четвертый граф отвечал взаимностью, то понятно, почему они все отбросили от себя, забыли о положении, привилегиях и титулах для того, чтобы просто быть вместе. Подумав об этом, Фрэдди даже почувствовал к Монике некоторую жалость. Своя боль помогла понять чужие чувства, и граф теперь смог простить отца и Монику за причиненные ему страдания. У него даже сжалось сердце, когда он подумал, что они сами страдали не меньше.

Что это было? Любовь или страсть? Что толкает одного человека к другому с силой, которой невозможно противостоять?

Он не успел обдумать эти вопросы: помешал стук дверь. Граф скинул обслюнявленную Робби рубашку и открыл дверь. На пороге стоял лакей с серебряным подносом в руках. Он был одет по полной форме — в зеленую с золотом ливрею. Фрэдди нахмурился, взял лежащий на подносе конверт и, пробормотав обычную благодарность, отпустил слугу.