Презент от Железной леди

День стоял ясный, небо было по-летнему синее и высокое. Вскоре автобус свернул с шоссе и начал петлять по узкой горной дороге. Я все время молча смотрела в окно, пытаясь прояснить свое отношение к Игорю. Полковник рассказывал о местах, где мы проезжали, а Татьяна с удовольствием играла роль переводчика.

Автобус заехал на симпатичную лужайку, заросшую молодой изумрудной травой, и остановился. Место было просто создано для пикников. Аккуратные столы и скамеечки, навесы… Отсюда отлично была видна огромная алая надпись: «Вход воспрещен! Заповедная зона».

— Это место называется Чертовы ворота, — сообщил полковник. — Вон там, за скалой, — самый настоящий водопад, образующий горную реку.

— А что написано там, наверху? — Грета была по-журналистски дотошна.

Танька, не задумываясь, перевела. Шведы недоуменно переглянулись.

— Так туда же нельзя! — Улоф часто заморгал.

— Но некоторым можно, — ответила Танька.

— Вот с этого и начинается беззаконие, — покачал головой швед и посмотрел на наших спутников. — Не переводите этого, Таня!

Мужчины вытащили плетеные кресла и пластиковые столики, собрали мангал и начали разводить костер.

— Вы, девушки, отдыхайте. Шашлык — дело мужское, — сказал Чхеидзе.

Мы с Танькой уселись в кресла, а Грета с отцом вооружились видеокамерой и отправились запечатлять окрестности.

Костер разгорелся сразу. Толстые и тонкие ветки постепенно сгорали в жарких объятиях пламени. Неподвижно сидеть в кресле стало холодно, и я переместилась поближе к огню.

— Ты сейчас вся дымом провоняешь, — предупредила Татьяна.

— Спасибо за заботу, — отмахнулась я. — Уж лучше прокопчусь, но хоть согреюсь.

Игорь неслышно подошел ко мне сзади и ласково обнял за плечи. «Боже, что ж он делает! Неужели не понимает, что в наших общих интересах нам лучше держаться подальше друг от друга?!» — подумала я, но была не в силах отстраниться.

— Что, Наташка, замерзла?

Я кивнула.

— Давай согрею! — Игорь, не дожидаясь моего ответа, сгреб мои застывшие пальцы в свои горячие руки. Мне одновременно хотелось и прижаться к нему покрепче и, наоборот, убежать подальше.

Игорь заметил, что со мной опять что-то не так, и предложил:

— Пойдем, прогуляемся. Подвигаешься и согреешься хоть чуть-чуть.

— Не хочу. — Я прекрасно представляла, что если мы останемся наедине, то снова начнем выяснять отношения. А этого мне ужасно не хотелось.

В этот момент неизвестно откуда налетел легкий ветерок и дым пошел прямо на меня. Глаза тут же заслезились. Я полезла за носовым платком, но выяснилось, что в новые джинсы я его впопыхах не положила.

— Возьми мой, — предложил Игорь.

Я вытерла глаза и отдала платок хозяину.

— Ну пошли! — Если Тарховскому что-то взбредало в голову, отказаться было сложновато.

Но сейчас я решила стоять твердо. Я отрицательно покачала головой и капризно сказала:

— Не хочу, и все тут!

— Была бы честь предложена, — обиделся Игорь. — Пойду один.

Он пошел в сторону скалы, а я направилась к столу и тут вдруг заметила, что на траве белеет маленький листок из блокнота, сложенный вчетверо.

Я подняла его и развернула. Почерк был Гошин, и я поняла, что бумажка выпала у него из кармана, когда он доставал платок. Я хотела вернуть бумажку владельцу, но любопытство пересилило. Это были стихи. Стихи и Тарховский были вещами практически несовместными. Я с изумлением прочитала:

К N. С.

У каждой даты есть свой строгий срок,
Не нам его с тобою назначать.
В дождях приходит осень на порог,
Листок кленовый ставит, как печать.
Не нам решать, когда прийти зиме,
Когда ее весна должна сменить,
И неподвластно ни тебе, ни мне
Загадывать, когда нам все забыть…
Я знаю точно, свой всему черед,
Всему свой срок отмерен на земле.
— И нас когда-то время разнесет,
Подобно желтым листьям в сентябре.
Покинув одинокие дома,
Любовь, увы, в свой срок уйдет сама.

В конце стояла дата «13 марта 2000 года», что удивило меня еще больше. Это было написано совсем недавно, и у меня были веские основания полагать, что автор сонета в данный момент бродит где-то неподалеку. «Надо быть совершенной кретинкой, чтобы не догадаться, что сонет посвящен не кому иному, как моей скромной персоне. Чего-чего, стихов мне еще никто не посвящал. А уж если эти строчки написал сам Тарховский, значит, его чувства ко мне очень серьезны…» Последняя мысль привела меня в полное замешательство.