Презент

И еще тревожнее стало сотнику, потому что обычно жена прятала деньги за икону Николая Чудотворца, который строго смотрел из угла: все ли в порядке дома.

— Пойду спрошу, чего в газетах пишут, — сказал он и пошел через весь хутор к учителю, который когда-то учил его грамоте и которого Харлампий уважал наравне с отцом.

— Что это за компенсация такая? — спросил он, когда они выпили по третьей чашке рыжего морковного чая, сиротского напитка голодных лет.

Учитель объяснил, что когда Харлампий отдал Балабону свою корову, это была компенсация за ущерб.

— А деньгами? Деньгами может быть эта самая компенсация? — томясь и надеясь, что учитель скажет такие слова, которые снимут его тоску, спросил Харлампий.

Но учитель сказал:

— Может! Ты, например, сапоги или барана покупаешь — деньгами платишь. Стало быть, компенсируешь затраты материала и трудов.

Ночью Харлампий проснулся, будто его в бок толкнули. Тихо пиликал сверчок, густая темнота стояла в хате.

— Даша! — позвал Харлампий. — Даша… Выходит, я его продал! — Харлампий похолодел от собственных слов. — За тридцать червонцев продал!

Жена не отозвалась, делая вид, что спит, и страдая от того, что, может быть, первый раз в жизни не знает, как помочь мужу.

18

С этого дня Харлампий как захворал. Все стало валиться у него из рук. Вяло взмахивал он цепом, когда обмолачивал снопы. Три дня набивал ободья на колеса, а прежде сделал бы это шутя за три часа.

Странное оцепенение овладело им. Он мог застыть с поднятой ложкой в руке и уставиться в угол, так и не донеся ее до рта. Мог часами сидеть прислонясь к печи.

Ему вспоминался запах медвежьей шкуры и замшевые пятки Презента, его смешная прискочка и ворчание… Залитая водой поляна и крошечный медвежонок на коряге или крыша вагона и бутылка молока, что подавали пассажиры.

И над всем этим, заслоняя, вставало суетливое прощанье и взгляд медвежонка, когда искал он глазами хозяина, чтобы защитил он его от ведущих в неизвестное людей.

— Господи! — шептал Харлампий. — Зачем я его взял тогда из лесу? Зачем?

Он похудел, стал тревожно спать. А проснувшись среди ночи, все представлял, как два красноармейца уводят медведя, а тот оглядывается, словно зовет.

Иногда, в отсутствие жены, открывал Харлампий комод и доставал проклятые червонцы. Он хотел бросить их в печку или раздать нищим, но не мог, не решался. Он пересчитывал деньги и клал их обратно. Они жгли ему руки.

— Харлаша! — не выдержала, наконец, жена. — Съезди в город! Проведай Мишу! Поглянь, как ему там… Может, и тоска твоя пропадет. Может, и не виноватый ты вовсе?

19

Город и летом не блистал красотой, а зимой и совсем показался Харлампию жутким. Грязный снег сугробами лежал вдоль улиц, угольная пыль густо запорошила его. Сажные, взъерошенные воробьи копошились в навозных кучах. Облезлые кирпичные дома в густой завеси сосулек угрюмо смотрели на редких прохожих.

Зоопарк помещался в парке бывшего Дворянского собрания. Издалека был виден сквозь голые ветви длинный дощатый забор. Пестрые плакаты, нарисованные от руки, покрывали его, и хоть краска на них почти смылась, Харлампий прочитал, что они объясняют, как человек произошел от обезьяны в результате борьбы за существование.

С обезьяны начиналась и выставка зверей. В большом сарае, что отапливался буржуйкой, стояла клетка с макакой, которая печально куталась в одеяло.

Во дворе клетки стояли рядами. В них сидели лисы зайцы.

Стайки экскурсантов, в основном мальцы-пионеры, переходили от клетки к клетке.

Харлампий увидел Презента. Медведь лежал на исцарапанном когтями полу, уткнув нос в лапы. Большая коряга стояла посреди клетки с толстыми прутьями решетки. Вода была налита в корыто.

«Презент. Медведь бурый. Хищник. Кормить воспрещается», — сообщала надпись.

— А это медведь обыкновенный, — сказал кто-то, и конопатые носы пионеров повернулись в сторону Презента. Медведь встал, походил по клетке. Он сильно вырос, но шерсть его утратила прежний блеск, а походка — веселость. Он повернулся к экскурсантам и стал качать головой из стороны в сторону, выпрашивать подачку.

Вдруг он замер. Потом рявкнул, встал на задние лапы, прижался к прутьям решетки и застонал… Он увидел Харлампия!

Ветром перелетел казак через барьер ограждения! Не глядя, отшвырнул сторожа и, просунув руки сквозь прутья, обнял своего друга. Медведь тоже просунул лапы через решетку и положил их на плечи хозяину.

И заплакал человек. Запричитал в голос. Слезы потекли по его бороде.

— Миша! — закричал он, прижимаясь лицом к решетке. — Мишенька мой горький! Загубил я тебя! Поломал я твою жизню! И зачем я тебя из лесу взял да на муку такую каторжную отдал! Прости ты меня, ради бога!..

А медведь стонал и лизал хозяину заплаканное лицо.

Родной! Золотой! Самый лучший на свете мой дедушка! Никогда я тебя не видел! Потому что в 1941 году, без всякого приказа (какой приказ, когда был ты уже на самом деле дедом и стариком), в который раз снял ты со стены шашку и пошел защищать Отечество.

И когда в неравном бою сронил ты лихую чубатую голову на прелые листья чужого осеннего редколесья, меня еще не было на свете.