Прежде чем я упаду

Так странно и так похоже на Иззи, что я не в силах придумать ответ и просто обнимаю ее. Мне столько хочется рассказать ей, о чем она понятия не имеет: как родители привезли ее из роддома, крошечный розовый кулек с вечной полуулыбкой, и она засыпала, держась за мой указательный палец; как на Кейп-Коде я катала ее на закорках по пляжу, а она дергала меня за хвостик, направляя в ту или иную сторону; какой мягкой и пушистой была ее голова, когда она только родилась; что во время первого поцелуя обязательно нервничаешь и все очень странно и не так приятно, как ожидаешь, но это нормально; что влюбляться можно лишь в тех, кто готов полюбить тебя. Но прежде чем я успеваю издать хоть звук, она, вереща, ползет прочь на четвереньках.

– Смотри, Сэм!

Подобравшись к самому краю, она вглядывается в трещину в камне. Там что-то застряло. Иззи оборачивается, стоя на коленях, и триумфально поднимает перо – белое с серым краешком, влажное от инея.

В этот миг у меня сжимается сердце, потому что становится ясно: мне никогда не рассказать ей все, что нужно. Я даже не знаю, с чего начать. Я просто беру перо и кладу в карман своей куртки «Норт фейс».

– Так надежнее. – Я ложусь спиной на ледяной камень и смотрю на небо, которое только-только начинает темнеть с приближением бури. – Пора домой, Иззи. Дождь собирается.

– Сейчас пойдем, – отзывается она, умостив голову на моем плече.

– Тебе тепло?

– Ага.

Не так уж и холодно, поскольку мы прижимаемся друг к другу, и я расстегиваю ворот куртки. Иззи опирается на локоть, вытягивает золотую птичку на цепочке и спрашивает:

– Почему бабушка ничего мне не оставила?

Знакомая песня.

– Тебя еще на свете не было, дурочка.

Сестра упорно тянет птичку.

– Такая красивая.

– Она моя.

– Бабушка была хорошей?

Это я тоже слышала не раз.

– Да, хорошей.

Вообще-то я толком ее не помню. Она умерла, когда мне было семь. Только помню, как она расчесывала мне волосы и постоянно напевала песенки из мюзиклов, чем бы ни занималась. Еще она пекла огромные шоколадно-апельсиновые кексы и всегда давала мне самый большой.

– Она бы понравилась тебе, – добавляю я.

– Было бы здорово, если бы никто не умирал, – шумно выдыхает Иззи.

В горле першит, но мне удается улыбнуться. Два желания пронзают меня одновременно, и оба острее бритвы: «Хочу видеть, как ты растешь» и «Никогда не меняйся». Я кладу руку на голову сестре.

– Тогда в мире не осталось бы места.

– Я бы перебралась в океан, – спокойно парирует Иззи.

– Летом я проводила здесь целые дни. Лежала и смотрела в небо.

Она переворачивается на спину и тоже устремляет взгляд вверх.

– Спорим, вид с тех пор не изменился?

Все оказывается так просто, что меня разбирает смех. Разумеется, она права.

– Точно. Ничуть не изменился.

Наверное, это секрет. Если когда-нибудь пожелаете вернуться в прошлое, просто поднимите глаза.

Лучик света

Дома я проверяю телефон: три новые эсэмэски. Линдси, Элоди и Элли написали одно и то же: «С Днем Купидона! Я <3 тебя». Наверное, послали их вместе. Иногда мы набираем и отправляем одинаковые эсэмэски в одно и то же время. Дурацкая привычка, и все же я улыбаюсь. Но никому не отвечаю. Утром в эсэмэске я просила Линдси ехать в школу без меня; хотя мы сегодня не ссорились, мне было не по себе, когда в конце я набирала наше привычное «чмоки». Где-то – в другом времени, другом месте или другой жизни – я до сих пор зла на нее, а она – на меня.

Поразительно, как легко все меняется, как легко отправиться в путь по привычной дороге и оказаться в совершенно неожиданном месте. Всего один ложный шаг, одна заминка, одна окольная тропа – и встретишь новых друзей или испортишь репутацию, найдешь нового парня или порвешь со старым. Раньше я никогда об этом не задумывалась, была не в состоянии понять. У меня возникает странное чувство, что все эти возможности существуют одновременно, словно каждый миг мы проживаем тысячу других, самых разных, наложенных друг на друга мгновений.

Возможно, мы с Линдси лучшие подруги и ненавидим друг друга. Возможно, лишь один урок математики отделяет меня от того, чтобы стать шлюхой, как Анна Картулло. Возможно, глубоко внутри я такая же, как она. Возможно, все мы лишь в паре минут от того, чтобы обедать в одиночку в туалете. Способны ли мы постичь истину или обречены лишь натыкаться друг на друга, опустив головы и надеясь избежать столкновения? Я вспоминаю о Линдси в туалете «Розалитас». Сколько людей сжимают секреты, словно кулаки, прячут за спазмами в желудке? Не исключено, что все.

Четвертая эсэмэска от Роба: «Заболела?» Я стираю ее и выключаю телефон.