Прежде чем я упаду

Произошедшее с Элоди и Джулиет кажется невыносимым, сознание заволакивает тяжелая пелена, и я рыдаю. Это вторая ночь подряд, когда я полностью теряю лицо перед Кентом, хотя он, конечно, даже не догадывается об этом. Мне следовало бы радоваться, что он не помнит, как прошлой ночью мы сидели в темной комнате, почти соприкасаясь коленями, но почему-то мне становится еще более одиноко. Я заблудилась в тумане, во мгле, и когда наконец понемногу прихожу в себя, то понимаю, что Кент поддерживает меня в прямом смысле слова. Мои ноги едва касаются пола.

Его губы зарылись мне в волосы, дыхание согревает ухо. Меня пронзает электрический разряд, от которого становится страшно и неловко, как никогда прежде. Я отстраняюсь, создавая между нами хоть небольшое расстояние. Однако он не убирает руки и продолжает меня обнимать, чему я рада. Он такой надежный и теплый.

— Ты до сих пор не согрелась, — замечает он и всего на долю секунды притрагивается к моей щеке тыльной стороной ладони, но когда отдергивает руку, я продолжаю чувствовать очертания его ладони, как будто ожог. — Ты насквозь промокла.

— Белье, — выпаливаю я.

Он морщит лоб.

— Что?

— Мое… гм, белье. В смысле, штаны, флиска и нижнее белье… набиты снегом. То есть теперь уже больше водой. Очень холодно.

Я слишком устала, чтобы испытывать смущение. Кент прикусывает губу.

— Оставайся здесь, — распоряжается он и кивает на горячий шоколад. — И пей.

Усадив меня на место, он исчезает. Я продолжаю дрожать, но, по крайней мере, могу удерживать кружку, не разливая шоколад по столу. Я не думаю ни о чем, кроме движения кружки к губам и вкуса шоколада, тиканья часов с нарисованной кошкой и маятником в виде хвоста и метели за окнами. Через несколько секунд возвращается Кент с безразмерной флиской, выцветшими трениками и сложенными «боксерами» в полоску.

— Это мои. — Он густо краснеет. — То есть нет. Я пока не носил их. Мне купила их мама… — Он осекается и сглатывает. — В смысле, я сам их купил только во вторник. Даже ценник на месте.

— Кент? — перебиваю я.

Он втягивает воздух.

— Да?

— Ради бога, прости, но… ты не мог бы помолчать? — Я указываю себе на голову. — У меня до сих пор шумит в голове.

— Прости, — выдыхает он. — Я немного выбит из колеи… Жаль, ничего другого нет.

— Спасибо.

Понимая, что он очень старается, я умудряюсь слабо улыбнуться.

Он кладет одежду на стол вместе с большим пушистым белым полотенцем.

— Я подумал, если ты еще мерзнешь, то могла бы принять душ.

При слове «душ» он заливается румянцем.

Я мотаю головой.

— Сейчас мне необходимо только одно: сон.

О сне я совсем забыла, и в этот миг испытываю огромное облегчение: надо просто уснуть.

Как только я усну, кошмар закончится.

И все же в груди нарастает тревога. Что, если на этот раз день не перемотается? Что тогда? Я вспоминаю об Элоди, и горячий шоколад поднимается к горлу.

Видимо, Кент замечает выражение моего лица, потому что опускается рядом на корточки, пытаясь заглянуть мне в глаза.

— Могу я что-нибудь сделать? Что-нибудь принести?

— Ничего, справлюсь. Это просто… шок. — Я с трудом сглатываю, стараясь снова не расплакаться. — Просто мне хочется… хочется перемотать все назад, понимаешь?

Он кивает и накрывает мою ладонь своей. Я не отдергиваю руку.

— Я обязательно помог бы, если б знал как, — заверяет он.

В некотором роде это глупое, банальное заявление, но от того, как он говорит, безупречно честно и просто, словно это святая истина, у меня слезы наворачиваются на глаза. Я забираю одежду и иду в коридор, к ванной, которую мы взломали в поисках Джулиет. Захожу и запираю за собой дверь. Окно по-прежнему распахнуто, в него задувает метель. Я закрываю его, отчего мне сразу становится легче, как будто я уже начинаю стирать из памяти все, что сегодня случилось. С Элоди все будет хорошо.

В конце концов, это я должна была сидеть на переднем кресле.

Я вешаю на место полотенце, которое Джулиет оставила на раковине, и, дрожа, срываю мокрую одежду. Душ оказывается слишком сильным соблазном, и я включаю воду как можно сильнее и горячее. Это «ливневый душ», в нем вода льется сплошным тяжелым потоком и разбивается о мраморные плитки под ногами, вздымая клубы пара. Я так долго стою под душем, что моя кожа сморщивается.

Затем я натягиваю флиску Кента, очень мягкую, пахнущую стиральным порошком и почему-то свежескошенной травой. Срываю ценник и надеваю «боксеры». Разумеется, они велики, но мне нравится прикосновение чистой накрахмаленной ткани. До сих пор единственные «боксеры», виденные мной, принадлежали Робу и валялись скомканные на полу или под кроватью, перепачканные неизвестно чем. Наконец я облачаюсь в треники, которые волочатся по полу. Кент захватил даже носки — большие и пушистые. Свою одежду я сворачиваю клубком и оставляю за дверью ванной.

Когда я возвращаюсь на кухню, то застаю Кента в той же позе, в какой его оставила. В его глазах мелькает непонятное выражение.

— У тебя волосы мокрые, — тихо произносит он, как будто хочет сказать что-то совсем другое.

Я оглядываю себя.

— Ну, все-таки приняла душ.