Прежде чем их повесят

— Дерьмо!

Глокта, морщась, принялся натягивать рубашку.

Гуркский посланник выглядел, без сомнения, величественно.

Его крючковатый нос выдавался вперед, в ясных глазах горел огонь разума, длинная тонкая борода была аккуратно расчесана. Золотое шитье на его развевающихся белых одеждах и высоком головном уборе сверкало под ярким солнцем. Посланник держался так прямо, что это внушало невольное почтение: голова на длинной шее поднята вверх, подбородок высоко вздернут, так что на все он смотрел свысока, если вообще благоволил взглянуть. Он был чрезвычайно высок и худ, из-за чего просторная, великолепно убранная комната казалась низкой и убогой.

«Он мог бы сойти и за самого императора».

Когда Глокта входил в зал для аудиенций, шаркая ногами, гримасничая и обливаясь потом, он чрезвычайно остро ощущал свою скрюченность и неуклюжесть.

«Жалкая ворона рядом с великолепным павлином. Однако в бою не всегда побеждает самый красивый. К счастью для меня».

Длинный стол казался на удивление пустым. На местах сидели только Виссбрук, Эйдер и Корстен дан Вюрмс, и никто из них не обрадовался его появлению.

«А чего еще от них ожидать, от гаденышей?»

— Сегодня обошлись без лорда-губернатора? — рявкнул Глокта.

— Мой отец не очень хорошо себя чувствует, — пробормотал Вюрмс.

— Жаль, что вы не смогли остаться и утешить его в болезни. А как насчет Кадии?

Никто не ответил.

— Решили, что он не захочет встречаться с ним? — Глокта неучтиво кивнул в сторону эмиссара. — Какое счастье, что вы трое не такие чувствительные!.. Я наставник Глокта, и хотя вам, возможно, сказали другое, я здесь главный. Прошу прощения за опоздание — мне не сообщили о вашем прибытии.

Его глаза метали молнии в Виссбрука, но генерал отводил взгляд.

«И правильно делаешь, хвастливый придурок. Я тебе этого не забуду».

— Мое имя Шаббед аль-Излик Бураи. — Посланник превосходно владел общим наречием, а его голос был столь же властным, авторитетным и надменным, как и его вид. — Я прибыл в качестве эмиссара от законного правителя Юга, могучего императора великого Гуркхула и всех кантийских земель, Уфмана-уль-Дошта, внушающего любовь, страх и преданность превыше любого другого человека в пределах Земного круга, помазанного десницей Бога, самим пророком Кхалюлем.

— С чем вас и поздравляю. Я бы поклонился, да вот растянул себе спину, выползая из кровати.

На лице Излика появилась тонкая усмешка.

— Увечье, воистину достойное воителя. Я прибыл, чтобы принять вашу капитуляцию.

— Вот как?

Глокта вытащил из-под стола ближайший к нему стул и тяжело опустился на него.

«Будь я проклят, если простою еще хотя бы секунду только ради того, чтобы ублажить этого длинного олуха!»

— Я думал, обычно такие предложения делают уже после сражения.

— Сражение, если оно будет, не продлится долго. — Посланник плавной походкой прошел по плитам пола к окну. — Я вижу пять легионов, выстроенных в боевом порядке через весь полуостров. Двадцать тысяч копий, и это только малая доля того, что грядет. Воинов у императора больше, чем песка в пустыне! Сопротивляться нам так же бессмысленно, как останавливать прилив. Вы все это знаете.

Он обвел горделивым взглядом смущенные лица членов правящего совета и с невыносимым презрением уставился на Глокту.

«Взгляд человека, считающего, что он уже победил. И никто не станет винить его за это. Возможно, так и есть».

— Лишь глупцы и безумцы решатся бросить нам вызов при таком неравенстве сил. Вы, розовые, никогда не были своими на этой земле. Император дает вам возможность покинуть Юг и сохранить свои жизни. Откройте ворота, и вас пощадят. Вы сможете спокойно сесть в свои жалкие лодчонки и уплыть обратно на свой жалкий островок. Никто не посмеет отрицать, что Уфман-уль-Дошт великодушен. Бог сражается на нашей стороне. Вы уже проиграли.

— Не знаю, не знаю; в последней войне мы сумели постоять за себя. Уверен, все здесь помнят падение Ульриоха — во всяком случае, я его помню. Как ярко горел город! Особенно храмы. — Глокта пожал плечами. — В тот день Бог, должно быть, куда-то отлучился.

— В тот день — да. Но были и другие битвы. Не сомневаюсь, что вы помните и некую схватку на некоем мосту, когда к нам в руки попал некий молодой офицер. — Эмиссар улыбнулся. — Бог вездесущ.

Глокта почувствовал, как у него затрепетало веко.

«Он знает, что я не могу этого забыть».

Он помнил свое удивление, когда гуркское копье пронзило его тело. Удивление, и разочарование, и жесточайшую боль: «Я все же уязвим». Он помнил, как конь под ним встал на дыбы и выбросил его из седла. Как боль становилась все острее, а удивление перерастало в страх. Как он полз между трупами и сапогами солдат, хватая ртом воздух, как во рту было кисло от пыли и солоно от крови. Как клинки вонзились в его ногу. Как страх сменился ужасом. Как его, вопящего и плачущего, волокли прочь от того моста.

«В ту ночь они провели первый допрос».

— Мы тогда победили, — проговорил Глокта, но во рту у него пересохло, а голос звучал хрипло. — Мы оказались сильнее.