Прежде чем их повесят

В каком-то смысле все изменилось. В каком-то — все осталось прежним. Ищейка снова лежит, уткнувшись в грязь, и шея болит, оттого что приходится задирать голову. На десять лет старше и ничуть не лучше. Он уж и не припомнит, о чем мечтал когда-то, но только не об этом, уж точно. Все ветра пролетели, весь снег упал, вся вода утекла. Все эти сражения, все эти походы, ненужный сор.

Логена нет, Форли нет, и свеча остальных скоро догорит.

Молчун выскользнул из заиндевелых кустов позади, уперся рядом в землю локтями и, бросив взгляд на карлов, идущих по дороге, хмыкнул.

— Бетод идет на север, — прошептал Ищейка.

Молчун кивнул.

— Он повсюду разослал шпионов, но он идет на север, это точно. Надо сообщить Тридуба.

Молчун кивнул.

Ищейка весь промок.

— Я начинаю уставать.

Молчун взглянул на него, приподняв бровь.

— Столько усилий — и для чего? То же, что и всегда. И на чьей мы сейчас стороне? — Ищейка махнул рукой в сторону солдат, топчущих дорогу. — И нам с ними со всеми воевать? Когда же мы отдохнем?

Молчун пожал плечами и сжал губы, словно обдумывая ответ.

— Когда умрем?

Ну да, вот и вся горькая правда.

* * *

Ищейка потрудился, разыскивая остальных. Они были совсем не там, где им полагалось быть. Честно говоря, они оказались почти на том же месте, где он их и оставил. Сначала он увидел Доу — тот, по своему обыкновению, хмурый, сидел на большом камне и смотрел в овраг. Ищейка подошел поближе и увидел, на что хмурился Доу. Четверо южан спускались по камням медленно и неуклюже, как новорожденные телята. Тул и Тридуба ждали их внизу, явно теряя остатки терпения.

— Бетод идет на север, — сказал Ищейка.

— Молодец.

— Не удивлен?

Доу облизнул зубы и сплюнул.

— Он разбил все кланы, которые осмелились пойти против него, стал королем там, где королей отродясь не было, начал войну с Союзом и дает им жару. Этот ублюдок перевернул мир с ног на голову. Он меня уже ничем не удивит.

— Ха, — Тут Ищейка был согласен. — А вы недалеко продвинулись.

— Да уж точно. Все из-за дурацкого багажа, что ты на нас навьючил, уж будь спокоен. — Доу снова взглянул, как четверо еле-еле ползут по оврагу, и затряс головой, словно ему в жизни не доводилось видеть такие отбросы. — Дурацкий багаж.

— Если ты хочешь, чтобы я устыдился того, что спас несколько жизней, забудь. Что было делать? — спросил Ищейка. — Бросить их умирать?

— Хорошая мысль. Мы без них двигались бы вдвое быстрее и ели бы больше. — Доу недобро улыбнулся. — Там только один, который мог бы пригодиться.

Ищейке можно было не спрашивать, который. Позади всех была девчонка. В ней даже было трудно разглядеть женские черты — из-за всех этих тряпок, в которые она укуталась от холода, но можно было догадаться, что под ними, и Ищейка волновался. Очень странно быть рядом с женщиной. Печальная редкость — после того как месяцы назад они ушли на север через горы. Даже просто посмотреть — что-то вроде запретного плода. Ищейка смотрел, как неловко она карабкается по камням — он видел ее запачканную щеку. Крутая девочка, подумал Ищейка. Похоже, ей здорово досталось.

— Наверняка будет драться, — пробормотал Доу. — Наверняка. Ведь боевая!

— Тихо, Доу, — рявкнул Ищейка. — Лучше поостынь, любовничек. Ты знаешь, как на это смотрит Тридуба. Ты знаешь, что случилось с его дочерью. Он отрежет тебе драные помидоры, если только услышит такие разговоры.

— А чего? — спросил Доу — сама невинность. — Я ж просто болтаю, нет? Жалко, что ли? Когда у кого-нибудь из нас последний раз была женщина?

Ищейка нахмурился. Про себя он знал точно. В тот самый раз, когда последний раз был в тепле. Обнявшись с Шари у огня, он улыбался от уха до уха. Как раз перед тем, как Бетод заковал его, и Логена, и остальных и отправил в ссылку.

Он все еще помнил ее последний взгляд — рот открыт от удивления и испуга, пока его тащат из-под одеяла, голого и не до конца проснувшегося, квохчущего, как петух, который знает, что ему сейчас свернут шею. И было больно, что его тащат прочь от нее. Только вот не так больно, как когда Скейл двинул по «помидорам». Больно было всю ночь — он не думал, что такую ночь можно пережить. Боль от удара со временем утихла, но боль от потери не пройдет никогда.

Ищейка помнил запах ее волос, звук ее смеха, тепло и мягкость спины — она засыпала, прижавшись к его животу. Бывшие в употреблении воспоминания, захватанные и стертые, как любимая рубаха. Он помнил все, словно это было вчера. Пришлось запретить себе думать об этом.

— Не знал, что моя память такая долгая, — проворчал он.

— Моя — нет, — откликнулся Доу. — Не устал любиться с кулаком?

Доу снова посмотрел в овраг и причмокнул. В его глазах вспыхнул огонек, которые очень не понравился Ищейке.

— Забавно, ведь не так уж и скучаешь, пока не увидишь прямо перед собой. Все равно как показывать мясо голодному — так близко, что запах чуешь. И не говори, что ты не так же думаешь.

Ищейка нахмурился.

— Вряд ли я думаю так, как ты. Ткни корень в снег, если приперло. Может, остынешь.

Доу улыбнулся.

— Скоро я его кое-куда ткну, посмотришь.