Прежде чем сдохнуть

— Сонька, запарила ты уже! Тебе бы лишь поговорить, потому что слова – твое любимое оружие. А с тобой не хотят беседовать – ведь тогда конфликт останется все в той же вербально-интеллектуальной плоскости. А у твоих противников наоборот задача пресечь всякое противостояние на этом поле. И поэтому тебя надо столкнуть на другой уровень борьбы – на тот, где ты априори не сможешь выиграть.

— Ну это же глупо, так умные люди вопросы не решают!

— Булгакова, ты как попугай! Одно и то же талдычишь и совершенно не желаешь слышать меня! И себя ты считаешь человеком, способным к переговорам? Да ты же сама с собою разговариваешь и только себя и слушаешь! Все! Хватит! Если тебе не интересно мое мнение – на хера ты меня сюда вызывала?

Досвидос! Разбирайся со своими проблемами сама.

Наташка решительно, но не истерично вылетела из моей комнаты. И даже дверью не хлопнула, а четким уверенным движением закрыла ее за собой, как вежливо, но неделикатно захлопываются дверцы турникета в метрополитене перед безбилетником.

Я решила принять бой. И выпила еще пару пузырьков пустырника. По головешкам сгоревшего магазина я шагала в белых босоножках, почти не чувствуя под собою ватных ног. Я предпочла немного опоздать, чтобы не ставить противника в неловкое положение из-за неполной явки.

Что сказать? Встреча, к которой все так тщательно готовились, прошла довольно стремительно. На пустыре были все. Действительно ВСЕ ходячие пансионеры, по крайне мере, из тех, кого я знала в лицо. В том числе Натка, Татьяна и Алка. Последние две, впрочем, заметно тушевались и отводили зеньки от моего прямого взгляда. А Натка, наоборот, посмотрела мне прямо в глаза с легкой усмешкой. Это меня ободрило.

Мизансцена не была выстроена. Я предполагала, что отморозки выстроятся каким-нибудь полукругом, а меня установят где-нибудь по центру, у специального подготовленного «позорного столба» на «лобном месте». Но они кучковались бесформенными комками, как начинка неправильно постиранного пуховика, не заботясь о театральном эффекте.

— Ну что, начинать-то уже будем? – собралась по–хозяйски гаркнуть я. Но получилось лишь прошелестеть. Сама не ожидала, что прозвучу столь жалко и беспомощно.

Захотелось куда-нибудь сесть. Я даже оглянулась в поисках какого-нибудь пенька. Но ничего такого не обнаружила.

Мне интересно было, кто же главный в этом заговоре против меня, кто же выступит с обличительной речью? Кто тот козел, который ведет за собою это баранье стадо? Ведь бараны, как известно, не способны к самоорганизации и выделению из своей среды вожака. Поэтому пастухи, когда им надо перевести отару с одного пастбища на другое, запускают к овцам козла или осла. И они покорно идут за чужаком туда, куда указывают его уши или рога.

Ряды агрессоров расступились, моментально выстроившись тем самым полукругом, которого я внутренне и ожидала. И на авансцене осталась… Ната!!! Она все так же задорно улыбалась.

Мне показалось, она даже подмигнула. Двуличное животное!

— Дорогая Соня! – голосом доброй, но глуховатой молочницы пропела Соколова. – Мы пригласили тебя сюда, чтобы объяснить тебе, как ты жестоко и неправильно поступаешь по отношению к нашим детям. Ведь наши тексты – это наши дети. Мы вынашиваем их, рожаем в муках, заперевшись в своих одиноких кельях, и любим их, какими бы они ни были. И имеем смелость выводить их в люди, вопреки их несовершенству. Как мать готова защищать своего даже откровенно ущербного ребенка, так и мы не можем спокойно терпеть надругательства над своим творчеством. Думаю, ты как женщина и как мать знаешь, что, чем слабее и уязвимее дитя, тем яростнее и отчаяннее мать бросается его защищать. Только откровенно сильного и талантливого ребенка мать не будет защищать, предоставив эту защиту ему самому и будучи уверенной, что он отобьется.

Мы не настолько тщеславны, чтобы воображать себя великими писателями, а наши тексты способными самостоятельно защитить себя. Но именно поэтому мы не позволим ранить нас первому встречному, тыкать палкой в самые больные места.

Мы хотим, чтобы ты прекратила свою разрушительную и болезненную деятельность.

Когда ты только появилась в нашем доме, ты и твой сын сообщили нам, что ты мечтаешь написать роман. Так просто сделай это! И ты станешь одной из нас!

Отпусти свой ужас перед чужим творчеством и перед писателем, который живет в тебе. Давайте, мы все обнимемся, и с этой минуты ты будешь с нами, и все мы станем одной семьей.

И Натка, театрально–широко раскинув руки, двинулась на меня (вот, сука, даже спецбалахон а–ля ранняя Пугачева по такому случаю для пущего эффекта напялила!).

Соколова шла ко мне, раскинув свои руки–невод, а я задергалась как выброшенная на стол аквариумная рыбка. Бежать от нее мне показалось нелепым. Я просто не знала, что делать и как уклоняться от этих навязываемых мне объятий. Сейчас я растерялась примерно так же, как однажды на корпоративной пьянке нашего замечательного журнала. Тогда наш генеральный директор сначала весь вечер таскал оливки из моей тарелки, и глаза его делались такими же масляными, как они.