Прежде чем сдохнуть

— Конечно. Но это ничего не меняло и не меняет. Я его любила со всеми его женами, детьми, болезнями, ошибками, сомнениями. Всего любила. Как он есть. И не думала, что в ответ он попытается меня убить.

— Ты знаешь, а ведь Наташка не догадывается, что ты – та самая Нина. Она думает, что ты только через год выйдешь на свободу.

Но она страшно жаждет тебя видеть. Говорит, что книга – это еще не все. Что это только часть того, что у нее для тебя припасено. Ты готова с ней встретиться?

— Да легко, – довольно равнодушно пожала плечами Нина. – Хоть сейчас. Думаю, ничего более ужасного, чем то, что я прочитала, она мне сообщить не сможет.

— Так я ее позову?

Натка пришла тут же. Они с Ниной долго смотрели друг на друга, как будто видели в первый раз. По–хорошему, мне надо было бы деликатно выйти из комнаты и дать этим двоим возможность разобраться в своих отношениях с покойником без посторонних. Но любопытство мое оказалось сильнее чувства такта. Я решила замереть в кресле и тихо сидеть, пока не выгонят. Нельзя же, в самом деле, лишать себя уникальных жизненных опытов и самоустраняться оттуда, где тебе хотелось бы остаться. В крайнем случае, всегда найдутся другие люди, чтобы выпихнуть тебя из интересной тебе ситуации. Не надо делать это за них.

Писательские женщины начали разговор как-то сразу, без предисловий. Как будто продолжили давно начатую беседу. Возможно, они на самом деле давно вели внутренние заочные перепалки друг с другом. И продолжались они все эти двадцать с лишним лет.

— Ну как, ты в шоке? – деловито спросила Натка.

— Да, мне было больно это читать, – честно согласилась Нина.

— Я тоже подумала, что эту историю нельзя выпускать в свет такой, какой он ее написал. Именно поэтому она все эти годы лежала у меня в столе, и я не отдавала ее в издательство. Ты должна спасти себя. Перепиши финал. Это будет честно и правильно.

Я чуть не вскочила со своего кресла и не заорала, что это надругательство над замыслом и что ни Нина, ни Ната не вправе решать за художника, каким быть его произведению. И если уж он написал смерть, то, значит, только смерть и возможна. Но я вовремя спохватилась и поняла, что стоит мне только пикнуть, как я пробкой вылечу из комнаты, барышни продолжат разбираться без меня, а я пропущу самое интересное. Так что я прикусила язык и глубже вжалась в кресло.

— Это как-то глупо – спасать себя самой, – отрицательно покачала головой Нина. – Конечно, принцесса всегда сама может спастись и от злых колдуний и от драконов. Но в том-то и смысл сказок, что принцесса хочет быть спасенной. Она хочет, чтобы ее стремились спасти. Чтобы ей желали жизни. Именно поэтому она сидит и дожидается принца, а не решает вопросы лично. А он, выходит, не желал мне жизни. Он желал мне смерти. Теперь я понимаю, почему он даже не приехал ко мне ни разу после того, как меня посадили. Да, это было сложно, но с его связями – все-таки пресс–служба полиции – он, если бы захотел, смог прорваться. А он меня фактически бросил. Одну. В тюрьме. Это был самый удобный для него сценарий.

— А что ты хотела? Конечно, он должен был убить тебя. Это был единственный способ от тебя освободиться и наконец попробовать сделать что-то самостоятельно. Почувствовать себя совсем собой и проверить свою способность делать что-то без подталкивания, без направляющей руки. И, как видишь, он с этим чудесно справился. Но для начала он должен был виртуально убить тебя. Ты сама встала под удар. Надо же понимать, в какую игру ты ввязываешься, когда начинаешь заигрывать с энергиями, которые выше твоего понимания.

— Ято как раз все про эти энергии понимаю, – огрызнулась Нина. – Плохо ли, хорошо ли, но я справилась со своей ролью.

Благодаря мне Мишка написал хотя бы три не самые плохие книги.

— А если бы ты не влезла и дала ему спокойно созреть, то их было бы не три, и он все еще был бы живой, – спокойно парировала Натка. – Поверь мне, я это знала про него наверняка.

Давить и тащить может каждая дура. Почему-то большинство идиоток, решивших поиграть в музу, именно так и видят свою роль: стоять за плечом с секундомером, насиловать художни-ка и раздавать пинки. Толкать и давить. Идиотки! По рукам бы таких бить. Человек должен быть одержим своей работой. И надо дать его одержимости созреть. Но, впрочем, я не склонна никого осуждать. И тебя тоже. В конце концов, люди проживают только те опыты, которые реально хотят прожить. Видимо, опыта творческого изнасилования он хотел больше, чем свободы. И у тебя, я не сомневаюсь, были самые лучшие, чистые и созидательные намерения. Без сомнения, ты его любила, и это тебя извиняет.

Нина реально завелась, и глаза ее сделались зверски–злыми.

Она с трудом сдерживалась, но почему-то не перебивала Натку, а лишь нервически закусывала губу. Я опасалась, что в любой момент она может вскочить и наброситься на Соколову. Но она, наоборот, вся как-то сжалась в плотный комок и замерла на краю кровати мрачным тяжелым булыжником.