Прежде чем сдохнуть

Вся моя жизненная, эмоциональная и умственная энергия улетала в эту медийную трубу. Ты представляешь себе, каково это – вскакивать среди ночи, чтобы записать в прикроватном блокноте какую‑нибудь муру вроде «Видео: бэби борн, прогулка в парке, первый снег, пятки в волнах и т. п. Аудио: Лучшие моменты в жизни бесплатны. С Sony вы можете вернуться в них, когда захотите». Записываешь, тут же ощущаешь прилив нечеловеческой гордости за себя, такую креативную, и тут же следом как похмельем накрывает ощущением экзистенциальной бессмысленности и пустоты. Пустоты всего – и этого твоего ночного озарения, и твоего «креативного» вчера, и твоего «продуктивного» завтра. Наверное, с точки зрения смыслов моя работа была ничуть не хуже сотни других работ – кассира в банке или вахтерши какой‑нибудь. Наверное, если бы я была замужем или у меня рос бы ребенок, то не оставалось времени завязывать мозг в узел. Но я почему‑то жила одна. Ты заметила, сколько в нашем поколении блестящих, красивых, успешных теток совершенно не реализовались как женщины? Помню, придешь в начале двухтысячных в любой суши–бар в выходной, а за столиками сплошь и рядом шевелят палочками такие «девушки под тридцатник». В одиночестве или в однополых парах. Вот и я точно так же садилась и начинала ковырять палочками рис, читая модную книжечку, потом делала маникюры–педикюры, шла на урок испанского, а потом – в гости к такой же неприкаянной подружке или даже на концерт или в клуб. Иногда я даже просыпалась не одна, а с кем‑то. Но все равно оставалась совершенно отдельно от этого кого‑то, сама по себе. У меня как будто от рождения отсутствовал тот орган, которым одни люди цепляются за других и прилепляются к ним.

Одиночество, творческая работа, когда ты все время должна быть в каком‑то легком трансе, чуть–чуть одной ногой в измененном сознании, где другая логика, а лучше вообще никакой логики, а чистые концентрированные эмоции – вот был мой стиль жизни. Умение ловить особые состояния и настроения и находить такие слова, чтобы тот, кто их слышит, погружался в это же состояние, – это было моей работой. Ведь человек покупает эмоции, настроение, а не кусок углеводов в холестериновой глазури. Он покупает другую жизнь. Ты соблазняешь, манишь, увлекаешь, ты ведьма, шаман и колдунья.

В общем, все это вместе приводит к тому, что ты слегка теряешь ощущение асфальта под ногами. Ты как будто живешь в сердце какого‑то вихря, который чуть–чуть отрывает от земли.

А тут еще в моду вошел дауншифтинг. Везде вдруг начали о нем писать, стало очень модно о нем говорить. И однажды меня совсем сорвало, я как‑то скоропостижно уволилась и отправилась жить простой естественной жизнью на лоне природы. Нашла работу, минимально загружающую мозговой процессор.

Словом, подалась в официантки в «Новогорске».

Но, ты знаешь, беспокойный мозг всегда найдет, на чем заморочиться. Он даже в вакууме найдет повод для рефлексии и предмет, вокруг которого начнет накручивать клубок мыслей.

Я нашла свое «мозговое веретено» довольно быстро.

Вначале я много читала, гуляла, писала дневник и даже пристрастилась к рукоделию. Словом, жила как классическая провинциальная старая дева из обедневших дворян. Для полного сходства с какой‑нибудь Татьяной Лариной мне не хватало только запретной страсти, неудачного альковного сюжета. Или какой‑то «возвышенной привязанности», или мессианского «пунктика». Ну там какие‑нибудь школы для крестьянских детей внедрять или открывать больницу для бедных, или страдать по тайному советнику. Но так продолжалось недолго. Вскоре все изменилось. Появился человек, который стал для меня всем этим сразу… Наверное, им мог в определенный момент стать кто угодно – потому что я искала такого человека. Кого‑то, кого могла бы назначить центром своей вселенной…

:::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::

Своего «пассажира» Нина разглядела сразу, как только он появился на базе. Он явно не был спортсменом, об этом говорило все его субтильное телосложение и постоянно затуманенный взгляд. При этом зрачки его не блуждали бесцельно. Наоборот, он тут же втыкался взглядом в зрачки каждого, кто неосторожно подставлялся, заговорив с ним. Он как будто что‑то искал в чужих глазах, прямо требовал взглядом, чтобы собеседник тут же, сейчас же, безо всякой прелюдии обнажил перед ним все, что происходит у него в голове, сердце и печени. Он искал в каждом кого‑то, как будто смотрел на огромного человекоподобного робота и пытался рассмотреть, кто же сидит внутри этой конструкции и на самом деле ею управляет. Кто‑то куда более нервный, ранимый и беззащитный, чем хочет казаться.

Словом, он не был адреналиново–жизнерадостным спортсменом.

И травмированным спортсменом, постоянно посылающим по своему телу сигнал проверки состояния системы, он тоже не был.