Прежде чем ты узнаешь мое имя

– Мне пришлось многому научиться самой, – сказала я на днях Ною. – В основном благодаря библиотечным книгам и телешоу. А еще я наблюдала за другими людьми.

– Получается, ты самоучка, – ответил он. Когда Ной объяснил, что означает это слово, я сказала, что, вероятно, должно существовать более благозвучное название для чего-то столь важного, как взросление.

– Действительно, – сказал он с улыбкой, потому что, судя по всему, моя правда ему тоже нравилась.

Когда он спрашивает меня, что именно я хочу знать о Нью-Йорке, я пожимаю плечами и позволяю ему решать за меня. Вещи, которые не заметишь, просто повернув голову налево, направо или вверх.

Вот несколько интересных вещей, которыми он делится со мной за тарелкой китайской еды навынос: по всему городу работают четыреста семьдесят две станции метро, которые ежедневно перевозят пять с половиной миллионов человек. На самом деле и правда важно отойти от платформы, когда об этом объявляют по громкоговорителю, потому что каждый год около ста пятидесяти жителей Нью-Йорка попадают под проносящиеся мимо четырехсоттонные поезда.

– Сколько из них погибает? – спрашиваю я, и Ной говорит, что около трети попавших под поезд людей получают смертельные раны. Это заставляет меня задуматься о тех, кто выжил.

Ной уверяет меня, что в городе достаточно больниц, которые могут помочь. Направляемые городскими и частными операторами машины «скорой помощи» мчатся навстречу дорожно-транспортным происшествиям, пожарам и всевозможным людским катастрофам по тысяче раз в день. Каждые девять минут в Нью-Йорке умирает человек, но за это же время рождается два ребенка, так что при звуке сирен «скорой помощи» никогда не угадаешь, мчится ли машина навстречу жизни или смерти.

– Я уже начинаю привыкать к сиренам, – говорю я, и Ной кивает.

– Вот и отлично, малышка Джоан. Иначе они станут единственным, что ты слышишь.

Когда Ной говорит мне, что по всему городу насчитывается более шести тысяч храмов всех возможных религий, мы замолкаем, чтобы подумать обо всех невероятных вещах, в которые люди готовы верить, о божествах, которым они молятся. Я скармливаю Франклину остатки своего яичного рулета, когда Ной говорит, что, если бы существовала возможность слышать все молитвы одновременно, в ушах звенело бы восемьсот разных языков, от идиша и урду до креольского французского. Это заставляет меня задуматься, как жители Нью-Йорка вообще понимают друг друга.

– Это волшебство жизни в «плавильном котле»[17] площадью триста квадратных миль, – отвечает Ной, прежде чем сказать, что по крайней мере половина населения города приехала из какой-то другой страны или другой части Америки.

– Сколько из них приехали из Висконсина? – спрашиваю я, но Ной говорит, что не знает о Висконсине ничего, кроме того, что там родился архитектор Фрэнк Ллойд Райт. Сам Ной посещать этот город не планирует.

– Я не скучаю по нему, – быстро говорю я, на случай, если Ной подумает иначе.

В конце концов, со всеми этими разговорами о машинах «скорой помощи», людях и молитвах, я спрашиваю Ноя о двух дырах в земле. Те, что в центре города, на месте, где раньше стояли гигантские здания. Я была маленькой, когда это случилось, слишком маленькой, чтобы что-то понять. Вчера, отправившись к мемориалу, я провела кончиками пальцев по именам всех погибших в тот день, почувствовала следы их существования и поняла, какую память о невосполнимых потерях хранило это место. Я не сделала ни одной фотографии, хотя некоторые люди делали селфи у бассейнов-близнецов, позировали рядом с этими именами.

– Одиннадцатого сентября почти три тысячи человек погибли в Граунд-Зиро[18], – говорит Ной. – С тех пор мы потеряли еще много спасателей. Оказывается, весь мусор там, внизу, вся эта пыль и пепел, были токсичными. Достаточно токсичными, чтобы вызвать рак, который диагностируют и по сей день.

Я вздрагиваю при мысли о пыли и пепле. Внезапно мне кажется, будто я чувствую вкус мертвечины у себя во рту. Ной пристально смотрит на меня, а затем мягко улыбается.

– Знаешь что? Когда звезда умирает, оставшиеся от нее пыль и газ образовывают туманность – одну из самых красивых вещей в этом мире. Только за этой туманностью кроется что-то более интересное, потому что она обозначает области образования новых ярких звезд. Их называют звездными колыбелями. Таким образом, звездная пыль – одновременно и конец, и начало всего сущего. Галактическое напоминание о том, что между рождением и смертью не так уж много различий.

– Я не знала, – честно признаюсь я, – что звезды могут умирать.