Прежде, чем умереть

— Так уж и не понять? Я, между прочим, к долгам отношусь с большим уважением. Но тут особый случай. Мне кажется, ты перепутал дебет с кредитом. Ну, посуди сам, — слез я с бочки и подошёл ближе к лейтенанту, стараясь придать своей речи максимум проникновенности, — ты преданно служил Легиону... Сколько? Лет десять, а то и больше. Хорошо служил. Посмотри на него! — призвал я Ольгу в качестве свидетеля. — Весь в крови, говне и тине, но не унывает, думает о выполнении поставленной командованием задачи. А собой как хорош! Мускулист, подтянут, трезв — образцовый солдат! И что в итоге? Что в итоге, лейтенант? Что принесла тебе твоя служба? Что у тебя есть, чем отплатил тебе Легион? Три комплекта ХБ, паёк и доступ в арсенал? У тебя третий десяток на исходе, а ты не жил нихуя. Тебя вырастили, выдрессировали и пользовали. Ты полагаешь, что обязан Легиону, а по факту это Легион обязан тебе. Он тебе должен. Но Легион никогда не расплатится. Он будет платить наёмникам, шпионам и продажным чинушам, но не тебе. А знаешь почему? Потому, что для Легиона ты собственность. Ты для него вещь, инструмент, расходник. Сдохнешь — вычеркнут из реестра. Вот ты говоришь, мол, не понять Колу, дескать, куда этому ублюдку до высоких материй. Думаешь, мне никто никогда не втюхивал эту х**ню про долг? Поверь, не было на моём жизненном пути ни одной прямоходящей особи, которая не попыталась бы привить мне мысль о том, как я ей обязан по гроб жизни, если хотя бы чаем угостила. Ма-ни-пу-ля-то-ры. Я-то ещё пацаном просёк, что вся это поебень яйца выеденного не стоит. Нарисовался на горизонте очередной «покровитель»? Подыграй, пользуйся на всю катушку, выдаивай досуха и хорони. Потому что кто-то из вас двоих должен будет сделать это первым, такова жизнь. Уясни себе одно, лейтенант — всем на тебя насрать. Всё, что есть у тебя — это ты сам. Жизнь даётся лишь раз. Если уж и рисковать ею, то не ради каких-то уродов, а ради себя. Только ради себя, лейтенант.

За очками я не видел глаз Павлова, но был почти уверен, что сейчас они смотрят в пол. Лейтенант не находил слов, чтобы возразить, и это было хорошим знаком.

— Ну, — положил я ладонь терзаемому сомнениями легионера на плечо, — десять кило, и по рукам.

— Двадцать, — произнёс он недрогнувшим голосом.

— Да ёб твою мать, Павлов! Двадцать кило за один сеанс радиосвязи, да ещё и на моём оборудовании — это как-то дохуя. Ты не находишь?

— Связь связью, а мне ещё к их, — указал лейтенант на смертельно уставшего от разговоров солдатика, — штабу идти вместе с вами. Или ты думал, что я после связи поеду в Муром и буду там ждать, когда ты мою долю принесёшь?

— Откровенно говоря, да. Знаешь, я, быть может, и не являюсь образцом чести, но слово моё дорогого стоит. В нашем деле, зачастую, кроме слова и положиться не на что, а потому...

— Хватит этой х**ни Кол, — бестактно прервал неотёсанный солдафон мой благородный пиздёж. — Может тебе память и отшибло, а мне нет. Двадцать кило.

— Двенадцать.

— Восемнадцать.

— Пятнадцать, — протянул я раскрытую ладонь после «тяжелейшей» внутренней борьбы.

— Издеваешься?

— В смысле? Я и так в три раза от первоначальной долю тебе поднял!

— У меня руки связаны, — процедил лейтенант.

— А. Точно. Повернись-ка, — вынул я кинжал и разрезал путы. — Ну вот, здравствуй, свобода. Обрати внимание, это был жест доброй воли с моей стороны, дабы закрепить доверие и подтвердить честные намерения. Я очень рассчитываю на взаимность.

— Да, конечно, — потёр Павлов запястья, — а то пришлось бы носом в рацию тыкаться.

— Ты чем-нибудь бываешь доволен?

— Что будем передавать? — обошёл лейтенант броневик и уселся в пассажирское кресло, сопровождаемый стволом «Бизона», висящего на Олином плече.

— Ты ведь слышал допрос и запомнил каждое слово. Сам скажи.

— База на площади Куйбышева, штаб в здании театра. Личный состав — пятьдесят-шестьдесят бойцов, автоматическое стрелковое оружие, несколько РПГ, как минимум два миномёта сто двадцать миллиметров. Восемь единиц бронетехники: четыре БТР-90, две БМП-3, одна БМД-3.

— Вижу, ты хорошо подготовился. А откуда такие подробности?

— Мы взяли языка.

— Планы вражеской группировки известны?

— Собираются на полученное золото наращивать силы для контроля близлежащих территорий. Уже имеют контакты для закупки вооружения и найма бойцов.

— Молодец, пускай в Муроме посуетятся. А что насчёт подходов?

— Север Московского шоссе патрулируется малыми группами на лёгком транспорте. Вероятно, после нашего нападения, патрули будут усилены.

— Нашего? А кто с тобой?

— Ты прав, — согласился Павлов, поразмыслив. — Нужно говорить о себе. Я взял языка, не «мы». Стас погиб в бою с патрулём. Из всей группы остался я один.

— Знаешь, — подошёл я ближе и остановился возле левой передней дверце, — когда группа состоит из двух рыл, про неё не говорят «вся». Это звучит глупо, даже издевательски.

— Что? — обернулся лейтенант.

— Ну, типа, я помню всех своих баб, обеих двух.

— Ты и это забыл?

— Э-э... Мне льстит, твоя уверенность в том, что у меня было больше двух баб, но, честно говоря, я и сам их не считал.