Президент

Подошли две женщины, тоже в фуфайках, в косынках, с цинковыми ведрами. Из разговора он понял — женщины направляются на животноводческую ферму. Когда подъехал автобус, Воропаев пропустил вперед своих попутчиц, а сам, оглянувшись и не увидев за собой слежки, забрался в пахнущий соляркой, добитый сельскими дорогами автобус. И каково же было его удивление, когда, между пятой и шестой остановками он увидел за окнами высокий забор с огромным фанерным щитом над ним: «Здесь трудится коллектив СУ-126, тел. 765430, прораб Ахтырцев П. Д.»

Воропаев сошел с автобуса и направился назад, в сторону строительного объекта. Конечно, никаких сторожей на стройке не было, он свободно прошел на территорию и слева, в глубине разворошенной площадки, увидел вагончик-времянку, где обычно получают наряды строители. Справа застыли в лени трактор «Беларусь» и два МАЗа, нагруженные кирпичами.

Теперь ему авоська мешала, могла вызвать недоверие и он засунул ее между двумя панелями, прислоненными к забору.

Постучав и не получив ответа, вошел в вагончик. Там стояла удушливая атмосфера — табачный перегар, смешанный с человеческим потом и долго не стиранными спецовками. За столом сидел человек и что-то писал в толстый журнал.

— Вы не скажете, где я могу найти Ахтырцева? — спросил он у пишущего. И тут он заметил, что у незнакомца волосы слегка курчавятся и имеют симпатичную проседь.

Не поднимая головы, человек ответил:

— Я и есть он… Привезли, наконец, цемент?

Воропаеву очень хотелось на этот вопрос ответить утвердительно, тогда бы разговор меду ними был совершенно определенный…

— Нет, я хотел бы на пару часов у вас арендовать трактор. У нас в совхозе молоковоз застрял в кювете… дожди, развезло землю…

— Неужели у вас в хозяйстве нет ни одного трактора? — Ахтырцев поднял лицо и оно выражало не то недоумение, не то презрение.

— Есть, конечно, но нас задушил лимит на горючку. Весь транспорт стоит.

— А нас, думаешь, он не душит? И кадры такие, хоть харакири себе делай… Вчера мой лучший тракторист в стельку упился, а сегодня звонит его жена и говорит, что ее Петя отравился грибами.

— Обойдемся без водителя, я сам шоферю.

— Сам же говоришь — лимит на горючку…

— Да мы это понимаем и кое-что собрали всем миром, — Воропаев, прикидываясь простачком, вытащил из кармана мятые рубли и положил на край стола. — Здесь двести, больше не можем…

— Убери, парень. свои бумажки! — Ахтырцев рукой сделал отметающий жест. — Если за каждый чих будем считаться, скоро хвост отрастет. Оставь на десять литров солярки, а остальное забирай. Выедешь через вторые ворота. Если нужен трос, спросишь у работяг…

Но поскольку Воропаев не знал, сколько стоит солярка, он вял назад десятку и, поблагодарив за помощь, направился на выход

Ахтырцев, взглянув на тикающие на стене ходики, вслед Воропаеву крикнул:

— Сейчас половина десятого, в двенадцать будь здесь, как штык… Подменщик Петра должен к этому времени подгрестись…

— Нет проблем, буду даже раньше…

Действительно, один из рабочих помог смотать трос в бухточку и открыть ворота, через которые Воропаев благополучно вырулил на гаревую дорожку, ведущую к шоссе. Через сорок минут он уже въезжал на территорию бывшей автобазы. И тут только вспомнил об оставленных на стройплощадке бутылках, на которых, между прочим, остались и его отпечатки пальцев. Но подумав, что вряд ли кому придет в голову связывать стеклотару с его посещением Ахтырцева, он тут же забыл о бутылках, тем более, к нему уже направлялся Ахмадов.

— Трос привез? — спросил Ахмадов, как будто других забот у него не было. — Может, Алик, сам без Николеску оттащишь эту панель? Завези ее за казарму, будет неплохое прикрытие от пуль…

— Что ты, Саид, имеешь в виду?

— Я имею в виду пули, которыми нас будут поливать, если мы себя обнаружим…

— А на кой хрен тебе понадобилось наводить здесь порядок?

— Скоро узнаешь, не все могу тебе говорить.

Воропаев, сбросив с трактора трос, стал разворачиваться. У железобетонной глыбы его уже ждали молдаванин и тщедушный Изотов.

На всю работу ушло несколько минут. Но возвращаться на стройку Воропаев не спешил. Он сошел с трактора и сходил в туалет — сохранившийся в полуразрушенной казарме и приведенный Николеску в порядок. Потом он отправился попить, а перед дорогой выкурил две сигареты.

Возвращаясь на стройплощадку, он думал о своем Подмосковье, ибо там, где он жил, были точно такие же заросли ивняка и такая же разбитая дорога. Ему жаждуще захотелось пройтись по той дороге и полежать на ее мягких откосах. От мысли, что все уже отрезано навсегда и нет ни малейших шансов восстановить прежнюю жизнь, его обдало жаром. Он нажимал на газ и старенький трактор, тарахтя и подпрыгивая на выбоинах, как будто просил пощады, демонстрируя всю свою уязвимость и дряхлость сердца…