Президент Московии: Невероятная история в четырех частях

Олег Николаевич понимал, что двумя кругами колбасы доверия и понимания у этих побитых жизнью, постоянно напряженно-недоверчивых, агрессивных и привычно голодных созданий не добьешься. Нужно время, а времени теперь у него было в избытке. Постепенно собаки присматривались, принюхивались и привыкали к нему, он же с интересом начинал разбираться в их непростом мире. Сначала этот мир воспринимался, как сплошная масса измученных одинаково пыльно-серых, вне зависимости от оригинального окраса, разумных и по природе своей отзывчивых существ, затем этот мир стал расслаиваться на определенные социальные пласты, породы, индивидуальные характеры. В самом первом приближении стая делилась как бы на две основные группы, которые не враждовали, не конкурировали и, казалось, жили одной жизнью, деля общие заботы, огорчения и радости, но различия в их отношениях к этой общей жизни со временем стали выявляться для Олега Николаевича всё отчетливее. Одна группа состояла из собак, родившихся на улице, то есть в тех же условиях, в которых они пребывали в настоящий момент. Этот был их мир – мир свободы, постоянной борьбы за выживание, мир, в котором были они – стая Скатертного переулка – и всё остальное – чужое и опасное. Они с рождения привыкли опираться только на свои силы, человек для них был в лучшем случае индифферентным, малоинтересным и малопривлекательным, но, чаще и, как правило, злобным и враждебным соседом по жизни. Другая группа явно родилась в иных условиях, они и их предки во многих поколениях жили в домах, были лелеяны, любимы, сыты, даже, если их природное предназначение определяло их уличную жизнь охранника, пастуха, поводыря или охотника, в человеке они привыкли видеть друга, защитника, кормильца. Настоящее их было радостно, а будущее казалось безоблачным. Когда же судьба выбросила их на улицу, причем на улицу дикого пространства – не «застенную», – когда эти ухоженные, причесанные, вальяжные пекинесы и сенбернары, бигли и лабрадор-ретриверы, ирландские сеттеры и йоркширские терьеры, мальтийские болонки и французские бульдожки, эрдельтерьеры и колли оказались в совершенно незнакомом мире, где каждый звук – шелест листьев темных деревьев, гул ветра в разбитых окнах и трубах некогда роскошных каминов, позвякивание пустых патронов ламп на черных грязных лестницах, завывания полицейских машин, снующих по обезлюдевшим улицам в сопровождении ревущих вертолетов прикрытия, лай на незнакомом языке чужих собак – все эти звуки были наполнены ужасом, когда за каждым поворотом притаилась неизвестность, боль или смерть, когда непрерывный непривычный голод заставлял кататься в судорогах и конвульсиях, – вот тогда проснулся в них и вырвался наружу протяжный вой обезумевших от предательства людей и катастрофического крушения всех вековых устоев жизни, – и этот вой уже ничего не выражал, кроме безнадежной тоски и неизбежной безысходности.