Презумпция лжи

B ещё уточнение: церковные спецхраны отнюдь не только в этой канадской семинарии называли l'Enfer, а во всех франкоговорящих католических учебных заведениях — вплоть до середины прошлого (XX) века. И значение это по сей день фигурирует под номером вторым в статье, посвящённой слову l'Enfer, в главном французском энциклопедическом словаре.

НУ вот. После всех вступительных рассказов и пояснений можно, наконец, и показать, сколько сразу заблуждений в переводе становятся возможны, если не знать как следует историю про макиавеллизм в частности и про (не)простые стереотипы вообще. Только предварительно напомню: Люцифер это, во-первых, Светоносный или Утренняя звезда, во-вторых, Дьявол, в-третьих, в нескольких местах в Писании — Иисус Христос, и в-четвёртых — античный бог света и знания и у римлян, и у греков (Фосфор).

И вот теперь коротенькая фраза для перевода; имеется в виду, что приглашаю всех общими усилиями попробовать её перевести с русского на русский, причём обязательно держа в уме всё-всё вышесказанное:

Макиавелли — это Люцифер в Аду.

Надеюсь, что хватило мне сил и умения, и что читатель теперь легко со мной согласится: в нашем современном языке каждое из этих трёх слов — Макиавелли, Люцифер, Ад — стереотип; и у каждого из них есть свой очень значимый второй — мироощущенческий — уровень восприятия.

И вот что из-за этого получается.

Если бы прозвучала эта фраза из уст кардинала Поула, и если бы были мы его убеждёнными сподвижниками, то перевели бы мы её — то есть поняли — как;

«Никколо́ Макиавелли — это исчадие Ада (христианского)».

А если бы так сам о себе Макиавелли сказал, то получилось бы у нас, его поклонников, скорее всего, с едва заметной хитрованской улыбкой;

«Я как Утренняя звезда в Гадесе (языческом Аду)».

Если бы только была такая возможность, и существовал бы сегодня по-прежнему интеллектуал-арианин, или богомил, или Добрый Человек альбигоец — то есть последователь того самого, уже почти две тысячи лет в церковной анафеме пребывающего Арии, то вполне могло бы зазвучать и вот это;

«Он защищает нашего Иисуса Христа, а они (кафолическая Церковь) тем не менее почему-то считают, что могут заточить его в Ад (наш, христианский).» (Не забыли ещё? — «Если бы князья христианской республики сохраняли религию в соответствии с предписаниями, установленными ее основателем…»).

В восторженных стихах какого-нибудь пламенного юноши с возрожденческими настроениями сложилось бы, хоть и не совсем корректно ввиду смешения разных культовых мифов и легенд;

«Этот Человек — подобен (языческому) Богу света и знания, которого пытаются заточить в Ад (христианский)».

Ну а в моём, лично, рассказе читатель, тщусь надеждой, и сам догадался:

«Труды Светоносного, запертые в церковном спецхране,» — хотя не стану отрекаться, если кто припишет мне и любой из остальных предложенных вариантов «перевода», кроме, конечно, кардинальского.

И вот если только читатель все эти очень разные варианты «перевода» принял легко и без внутренних возражений, как правильные, то получилось такое счастливое единомыслие потому, что на втором уровне всех этих очень разных мироощущенческих и цивилизационных восприятий мы, как и подабает профессиональным переводчикам с кавычками и без, прежде, чем судить и делать публичные заявления, разобрались во всех соответствующих контекстах. Другими словами, все мы, и я, и мои читатели, всё необходимое для таких множественных пониманий — или удачных «переводов» — знали; одинаково и заранее.

Но в том-то и беда, что такое одинаковое знание всеми и всего случается крайне редко. А вот когда не знают, не всё, или не одинаково, или не все, случаются порой заблуждения действительно страшные.

Причём написал я действительно страшные отнюдь не для красного словца; наоборот, вполне осознанно, и с большой грустью. И чтобы стало понятно почему, приглашаю читателя для начала прикрыть глаза и послушать вслед за мной вот такую отчасти выдуманную историю.

Логия этимона: «Он упал, засмеялся и умер»

ЭТИМОЛОГИЯ. Казалось бы — совсем невинная часть лингвистической науки, а ведь какие неожиданные чувства может она пробуждать у некоторых моих коллег-филологов. Во всяком случае у тех из них, кто любит заниматься «изучением настоящего» в слове или, иначе, постижением его истины — если исходить из многозначности греческих слов этимон и логия.