Презумпция лжи

И только в Германии и на Руси, а затем в России этот вроде бы простой и естественный процесс развития национального самосознания пошёл иначе. В Германии готский корень родственных народов стал идеологическом ядром для объединения Рейха и потому превратился в мощнейшее пропагандистское средство. А в России он как на самом раннем этапе волею ромейских церковных чиновников не заладился, так потом уже и не наладился никогда.

Одним из самых первых «современных» — то есть уже хорошо нам известных — проявлений этого спора между «норманистами» и «антинорманистами» стала упомянутая выше стычка в Академии наук между Ломоносовым и «немцем» Герхардом (после принятия российского подданства Фёдором) Миллером по поводу приготовленного Миллером доклада «Происхождение народа и имени российского».[28]

Опять же, перипетии их столкновения лбами (очень серьёзного и для обоих опасного: проигравший мог в буквальном смысле слова голову потерять) сейчас для рассказа не важны. Важно то, что и у Миллера, и у Татищева в их личных библиотеках имелись копии, снятые с ещё не издававшейся книги Андрея Лызлова, причём с их многочисленными пометами и ремарками, судя по которым этот труд передавали для чтения первым лицам государства. У Миллера есть даже целые отрывки из текста Лызлова, переведенные на латинский и немецкий языки. А про копию Татищева в Археографической справке в издании «Скифской истории» 1990 г. и вовсе сказано следующее:

Это один из старших списков; он датируется 90-ми гг. XVII в. Текст трех частей татищевского списка (с л. 8 до л. 114) сильно правлен красными чернилами. Создается впечатление, что рукопись готовили к изданию или переписке… На пустом листе 4 есть надпись разными чернилами и почерками: «Велико има… (неразборчиво). Сия книга, государю моему, то есть великому государю царю и великому князю Петру Алексеевичу». Эта надпись заставляет сделать предположение о том, что экземпляр предназначался для преподнесения царю.

И Миллер, и Татищев выполняли работу, которую первым задумал ещё отец Петра — царь Алексей Михайлович Тишайший: собрать со всей Руси книги и рукописи об истории и написать, исходя из них, единый, как мы бы сегодня сказали, фундаментальный академический труд. То есть написать уже не летопись, хотя бы и патриаршую, а именно современного типа историю Российского государства. Царь Алексей даже назначил специального дьяка (по нынешним меркам — министра) и издал указ, повелевавший всем слать этому дьяку книги и рукописные тетради и свитки. Обращался он, конечно же, в основном к церковному руководству и к настоятелям монастырей, поскольку в ту эпоху весь основной накопленный в России массив письменных материалов хранился именно у них. Закончилась эта первая инициатива ничем: дьяк, вроде бы, сидел-сидел в присутствии, но всё зря, так и не дождался ни единого почтового поступления, и стол его потому был упразднён.

А затем была снова та же инициатива, но уже с участием новенькой с иголочки Академии Наук, которая в 1734 г. задумала издать хронограф. И вот эту-то работу и выполняли «немцы» во шаве с Герхардом Миллером и «примкнувший к ним» Василий Татищев. Когда же они были уже на финишной прямой и готовились торжественно отчитаться о проделанной работе, то и возник «норманнский» спор. Официальным (дошедшим до нас) поводом для критики со стороны Ломоносова послужило то, что, якобы, авторы чрезмерно восславили «скандинавов», которые в их версии, по мнению оппонентов, единолично чуть не всю Русь завоевали, покорили и построили.

Возможно, действительно, только из-за этого и рядились, и, возможно, возник сей спор именно по ознакомлении Ломоносова и остальных его сторонников с готовым окончательным текстом.

Но есть не менее веское основание думать иначе. Потому что ведь был отзыв Св. Синода даже не на готовый текст, а ещё только на инициативу Академии. Отзыв вот такой (его цитирует А.В. Карташев в своей «Истории Русской Церкви»; курсив мой):

…рассуждаемо было, что в академии затевают истории печатать, в чём бумагу и прочий кошт терять будут напрасно, понеже в оных описаны лжи явственные…