«В четыре часа дня 7 октября я, Поздняк Петр Викентьевич, стоял возле швейного ателье на улице Горького, ожидал работавшую там закройщицей знакомую мне девушку Валентину Соловейчик. Как раз закончилась первая смена, закройщицы и портнихи вышли из ателье, а Валентины все не было.
И тут из-за угла вышел Курчевский Василий. Его я знаю по исправительно-трудовой колонии, где я отбывал последний год своего срока по достижению совершеннолетия. Мы поздоровались. Курчевский сказал, что отбыл срок и едет в Озерное. По пути решил навестить своего приятеля Глушакова Якова, но того не оказалось дома. Потом Курчевский сообщил, что решил на сутки задержаться в Соколове, но в гостинице нет мест, и попросился переночевать у меня. Я согласился. В это время к нам подошла Валентина, и мы втроем пошли в сторону моего дома...»
Поздняк рассказывал неторопливо, припоминая каждую подробность, и я ясно и отчетливо, словно сам был участником этой встречи, мысленно видел рассказанное...
...Курчевский повесил куртку на вбитый в стену гвоздь, пристроил наверху ее кепку, спросил:
— Как Глухарь поживает?
— Кто? — не понял Поздняк.
— Яшка Глушаков.
— Шофером в райпотребсоюзе вкалывает.
Курчевский пригладил ладонями волосы, сказал:
— Еще в колонии было заметно, что ссучился он. Чуть ли не в ударниках там ходил. Зарабатывал досрочное освобождение. А тут, видать, и подавно стал стукачом.
— Да вроде не заметно, — пожал плечами Поздняк. — Работает. Надо же жить.
— Жить... — ухмыльнулся Курчевский. — Все мы хотим жить: выпить, вкусно поесть, шикарно одеться. А все это требует денежек, презренных хрустящих купюр. Только один гнет хребет, пуп надрывает за гроши, а второй за полчаса может загрести две-три годовых зарплаты трудяги. Тут с умом надо устраивать свою жизнь... — И вдруг спросил: — Синичкин работает?
— Сейчас в УВД.
— А кто вместо него?
— Майор Козловский.
— Знаю. Тоже опытный мент, но ему далеко до Синичкина. — Курчевский потер руки, зябко передернул плечами, добавил: — Эт-то хорошо, что начальником угро Козловский. Меньше риска.
— Задумал что, Лыч? — настороженно спросил Поздняк.
— А это уж, братец, не твоего ума дело. Ты язычок прикуси. И Фене своей скажи, чтоб не распространялась о нашей дружеской встрече. Ты меня знаешь: в случае чего под землей найду и сделаю харакири. Уловил? Ну и добро. А сейчас готовь угощение. Голоден я, как волк...
Курчевский прошел в комнату, отодвинул лежавшие на диване книги, сел, но тут же встал:
— О, холодное оружие! — он снял с этажерки финку, начал рассматривать ее. — Тонкая работа. Чья? «Г. Я.» — это чьи-то инициалы? У кого увел?
— Купил при случае у одного мужика.
— Надо конфисковать, — заявил Курчевский. — Не положено тебе иметь холодное оружие, потому как на путь исправления встал твердо. Ну, так где выпивон, закусь? Шевелись. Мне топать надо, город посмотреть, его достопримечательности, а потом еще следует визит нанести одной девахе...
Прудников спросил Поздняка:
— Во сколько Курчевский ушел от тебя?
— Часов в шесть вечера.
— Потом приходил?
— Нет, я не видел его. Может, и приходил, но меня не было дома, вернулся в первом часу ночи.
— Где так долго странствовал?
— Пил. Опять завертело, понесло меня.
— Смотри, как бы не занесло под откос. Финку Курчевский забрал?
— Да.
— Ясно, — крякнул Прудников. — Теперь многое ясно.
«Начальникам горрайорганов внутренних дел области. Нами по подозрению в краже и разбойном нападении на сторожа магазина разыскивается трижды судимый Курчевский Василий Семенович. Его приметы...»
— Телеграмму передайте срочно, — приказал я дежурному по отделу.
— Ну и денек сегодня! — покачал головой дежурный. — От телетайпа не отходим. Но вы, товарищ подполковник, не беспокойтесь. Передадим. Сейчас наберу на ленту. Скорее бы задержать этого бандюгу!..
Утром из Озерного доставили фотографии Василия Курчевского и дактокарту на него.