Презумпция невиновности

Я с ухмылкой прощаюсь с Нико и начинаю пробиваться вперед, где нам с Реймондом как должностным лицам отведены особые места. Я все еще чувствую влияние мощного излучения самоуверенности моего коллеги: как будто с палящего солнца вошел в прохладную тень – кожу покалывает и к ней больно прикоснуться. Вот и серебристый гроб. И тут вдруг меня посещает мысль, что Нико на самом деле может выиграть выборы. Это опять внутренний голос, негромкий, однако достаточно отчетливо говорящий то, чего я не желаю слышать. Ничтожного профана Нико, жалкую душонку, что-то толкает к триумфу. И рядом с мертвой женщиной я чувствую неуемную энергию этого человека. Куда-то она его заведет?

Как и положено на таких церемониях, по обе стороны гроба Каролины расставлены в два ряда складные стулья, на которых восседают местные знаменитости. Единственная незнакомая фигура – юноша лет восемнадцати. Его усадили рядом с мэром. Плохо подстриженная шапка русых волос и туго завязанный галстук, так туго, что кончики воротника его рубашки из искусственного шелка топорщатся. Двоюродный брат, думаю я, или племянник, но явно родственник, один из тех, кто живет на Восточном побережье, откуда Каролина давно сбежала. Соседние стулья все заняты людьми из мэрии, и для меня нет места. Я прохожу дальше, и когда оказываюсь позади Реймонда, тот, заметив мой разговор с Нико дель Ла-Гуарди, оборачивается и спрашивает:

– Что там Делягарди говорил?

– Так, всякую чепуху молол. Сказал, что ему денег не хватает.

– А кому их хватает?

Я, в свою очередь, спрашиваю, чем закончилась встреча с мэром. Реймонд закатывает глаза:

– Ему, видите ли, приспичило дать мне совет, и обязательно по секрету, чтобы не подумали, будто он принял чью-то сторону. Поведал, что мои шансы повысятся, если мы арестуем убийцу до выборов. Веришь? Как будто мы без него этого не знаем! И все это с таким серьезным видом… Глянь на его скорбную морду. Главный плакальщик.

Говоря о Болкарро, Реймонд не может удержаться, чтобы не съязвить. Я украдкой оглядываюсь, не слышат ли нас, потом киваю в сторону незнакомого юноши:

– Кто этот парень?

Мне кажется, что я не разобрал ответ Реймонда, даже наклоняюсь к нему ниже. Он говорит мне в самое ухо:

– Ее сын. – Я выпрямляюсь, а Реймонд продолжает: – Живет с отцом в Нью-Джерси. Приехал сюда учиться в колледж при нашем университете.

От удивления я откидываюсь назад, бормочу что-то нечленораздельное и бреду к единственному свободному стулу на самом краю, между двумя цветочными сооружениями на подставках. Я сажусь. Шок, кажется, проходит, но в этот момент над самой моей головой раздаются могучие и торжественно-тягучие органные аккорды. Священник произносит первые слова, и меня снова охватывает изумление, к которому примешивается горечь обиды и невыразимой печали. Я ничего не знал. Непостижимо, как она могла скрывать такой факт своей биографии. Я давно догадывался, что Каролина была замужем, но о сыне она не проронила ни слова, хотя он находился совсем близко.

Я с трудом подавляю желание уйти, выбраться из этой театральной полутьмы на чистый отрезвляющий свет. Усилием воли я заставляю себя остаться.

После коротких выступлений преподобного мистера Хиллера и Риты Уорт из Коллегии женщин-адвокатов на подиуме появляется Реймонд Хорган. Стихает шепот, присутствующие замирают, наступает ответственная минута. Прокатившаяся по рядам волна ожидания заставляет меня очнуться от моих тяжелых дум. У Реймонда-политика масса недостатков, но он превосходный общественный деятель, оратор – словом, величина. Полнеющий и лысеющий, он стоит на возвышении в своем дорогом темно-синем костюме и, как маяк, посылает сигналы силы и скорби.

Его речь изобилует байками. Он рассказывает, как нанимал Каролину, несмотря на возражения матерых прокуроров, которые считали, что те, кто осуществляет судебный надзор, простые социальные работники. Хвалит ее твердость и смелость. Вспоминает выигранные ею дела и как она своими аргументами клала на обе лопатки защитников и судей. Ей доставляло удовольствие нарушать устаревшие правила. В устах Реймонда эти бесхитростные рассказы проникнуты какой-то особой душевностью и сладкой грустью.

Я, однако, еще не оправился от шока, пережитого несколько минут назад. Я чувствую, как обида, удивление, пронзительная проникновенность Реймондовых слов, моя глубокая, моя невыразимая печаль доходят до предела, и отчаянно пытаюсь сохранить самообладание. Я уговариваю себя не ехать на погребение. У меня куча работы, а прокуратура и без меня представлена Реймондом. Секретарши, стенографистки и прочие наши пожилые дамы, которые всегда недолюбливали Каролину за заносчивость, а теперь плачут у ее гроба, будут тесниться у края могилы, рыдая над концом еще одной жизни. Пусть они и смотрят, как Каролину зарывают в землю.

Реймонд закончил говорить и идет на свое место. Его выступление всколыхнуло аудиторию.