При блеске дня

— Надеюсь, это не так. Я очень люблю Юлия — и старую Германию, старую либеральную Германию: немножко ограниченную, скучноватую, но культурную, благородную и добрую. А его сын… Альберт… это новая Германия, Джо. Люди начинают ее бояться и, возможно, не зря. Мы со стариком Юлием понимали друг друга почти во всем, а что не понимали — просто принимали. Этот же… причем таких теперь очень много… этот не видит во мне ничего, а я ничего не вижу в нем, кроме своенравного характера, грохочущего в пустом ведре души. Мне, конечно, было досадно, что он не нашел для моей семьи свободного вечера, но одновременно я испытал облегчение… Я бы не знал, что с ним делать и как его развлекать. В молодых немцах есть какая-то надменная пустота, сонная оцепенелость, они похожи на лунатиков: как будто бы в их голове живет одна-единственная завораживающая, гипнотическая мысль. Конечно, их не большинство… это, как правило, военные или зажиточные офицеры запаса вроде Альберта Харфнера. Ты понимаешь мои чувства, Джо?

— Более или менее, — ответил Экворт. — Только не думай, что у этого малого нет приятелей. Еще как есть — вот хотя бы Никси. Держу пари, уж для Никси-то он нашел свободный вечерок — и не один. Попомни мои слова.

Мистер Элингтон не поверил. Однако наша с Эквортом догадка подтвердилась: в последующие вечера Никси и Харфнера не раз видели вместе. Позже, когда мистер Элингтон и Экворт ушли, а я чистил стойку, Никси непринужденно вошел в комнату для образцов с таким видом, словно собирается уходить. Он задал мне несколько вопросов о самых дорогих наших кроссбредах, и, хотя я не понял, зачем ему это надо, причин не ответить ему не нашел.

— Спасибо, старик. Я люблю быть в курсе дела, а Экворт в последнее время молчит как рыба и только сверлит меня злобным взглядом. Кстати, помнишь молодого Харфнера? Я завтра устраиваю для него небольшую вечеринку у себя дома — так, ничего особенного, посидим да выпьем, попробуем забыть, что это воскресный вечер в Браддерсфорде. Не хочешь заглянуть? В любое время после восьми. Наш адрес — Леггетт-лейн, 14, мы занимаем первый этаж. Жена будет тебе рада, старина.

Я не заметил особых признаков радости в Элеоноре Никси, когда увидел ее следующим вечером на крыльце дома. Сперва она вся просияла, но потом разглядела, кто пришел, и ее лицо слегка омрачилось, словно она ждала кого-то другого. Выглядела она прекрасно, в ярком красно-черно-белом наряде, блистательная и неподражаемая. Элеонора весело пригласила меня в гостиную, где собралось около двадцати человек: все они ели, пили и болтали, а толстяк за фортепиано играл регтайм. Никси переходил от одного гостя к другому, улыбаясь, кивая и предлагая напитки; глаза его, как обычно, бегали туда-сюда, он не получал истинного удовольствия от вечеринки и думал о чем-то своем. Харфнер, разумеется, тоже был там: гололицый и еще более румяный, чем тогда в конторе, он уже явно пропустил несколько рюмок. Я к нему не подходил. «Пиликай, скрипач, пиликай», — пел толстяк, и крашеные кудри у него на затылке лоснились от пота. Стоявшая рядом со мной огромная дама, больше похожая на мягкий диван, вдруг отошла в сторону, и за ней обнаружился мистер Крокстон, утонченный как никогда, но уже с характерным пьяным блеском в глазах. Две девушки, явно подражавшие во всем Элеоноре Никси, только ниже ростом и проще, подошли к роялю и запели хором с толстяком: «Давай же, скрипач, хватай свою скрипку и пиликай, пи-ли-кай!» Тут Крокстон узнал в робком юноше с кружкой пива молодого Грегори Доусона и дважды кивнул. Затем ко мне подошел мужчина в клетчатом твидовом пиджаке и с иссиня-черными усами, удивительно похожий на киношных злодеев той поры, свирепо уставился на меня и спросил: «Ты Джимми Марчисон? Отвечай!» Когда я заверил его, что нет, он обознался, злодей вновь удивил меня, дружески подмигнув, словно все страшные тайны Марчисонов остались под его надежной защитой. Два господина за моей спиной быстро и тихо о чем-то переговаривались: «…Я предложил ему пятьдесят три… Последнее предложение… А потом говорю: „Ну тогда пусть будет семьдесят восемь“… Так мы избавились от старика Джимми». Дама, похожая на перезрелый персик, попросила меня принести ей бокал шампанского. Я принес, и тогда она погладила меня по щеке пухлой белой рукой в бриллиантовых кольцах и проворковала, что я хороший мальчик. «Солнце, глянь-ка, глянь-ка, глянь-ка ты сюда», — пел толстяк, а две девушки по бокам от него пропели в ответ: «Что такое, милый, что такое?» Усач в клетчатом пиджаке поймал мой взгляд и снова медленно подмигнул. Примерно в это время я осознал — и потом убеждался в этом не раз, — что на таких вечеринках надо стараться как можно быстрей проникнуться общим настроением, иначе происходящее будет казаться унылым сумасбродством. Вечеринка Никси не совпадала с моим внутренним настроем; хотя было еще рано, я начал подумывать о том, как бы улизнуть домой.