На подмостках около гроба благоговейно стояла вдовствующая императрица, сосредоточенная и убитая горем. В минуту последнего прощания она наклонилась над телом мужа и долго-долго обнимала его, затем села у его изголовья и, по мере того как ее дети подходили и прощались с отцом, они склонялись перед ней, и она благословляла их. С особенно глубоким благоговением принял император материнское благословение. Нельзя было не растрогаться до глубины души при этом зрелище.
Затем наступил момент, когда императорская мантия была снята с гроба и унесена в алтарь, император и его братья подняли на своих плечах гроб и понесли его к могиле, в которую он был опущен под гром пушечных залпов. Императорская семья удалилась, остальные присутствующие каждый по очереди бросили горсть земли на гроб, и над великим и могущественным государем закрылась могила.
Я вернулась домой совершенно подавленная пережитыми волнениями…
Сегодня утром была обедня, на которой императрица не присутствовала, она плохо себя чувствует вследствие переутомления.
Я ходила справляться о ее здоровье и в приёмной застала княгиню Салтыкову, которая была так радостно взволнована, узнав, что я совсем почти не вижу императрицу, что пригласила меня к себе обедать на завтра.
Сегодня вечером я была у Антонины Блудовой, которая мне сказала, что граф Закревский делает неприятности и всячески придирается к Погодину и Хомякову за то, что они позволили себе подать от имени московского дворянства адрес в своём вкусе. Он опасается предоставления свободы литературе.
Сегодня в церквах читали обращение св. синода по поводу вооружения ополчения. Это ответ на известия, распространяемые иностранными газетами, будто бы дворянство втайне обратилось к новому императору, чтобы убедить его отменить приказ об ополчении, дабы избежать внутренних волнений…
Много говорят о молодой императрице, о ее уме и о той роли, которую она призвана сыграть. Мне рассказывали, что есть усердные люди, которые заботятся о том, чтобы эти разговоры дошли до императора, дабы предостеречь его от влияния, которое могла бы получить императрица…
Маленькие великие князья, Николай[52] и Александр[53], меня очень позабавили. Маленький великий князь Николай говорил с важным видом: «Папа теперь так занят, что он совершенно болен от усталости. Когда дедушка был жив, папа ему помогал, а папе помогать некому: дядя Константин[54] слишком занят в своём департаменте, а дяди Нике[55] и Миша[56] слишком молоды, а я слишком еще мал, чтобы помогать ему». На что его брат Александр с живостью ответил: «Дело совсем не в том, что ты слишком мал, ты просто слишком глуп». – «Это неправда, что я глуп, – возразил наследник с сердцем, – я только слишком мал». – «Нет, нет, ты просто слишком глуп». Наследник престола, выведенный из терпения этим непочтительным утверждением, схватил подушку и бросил ее в спину своего брата. Великий князь Алексей[57] счёл уместным принять сторону оппозиции и в свою очередь стал кричать во всё горло: «Ты глуп и просто глуп». Возникла драка, и няням пришлось вмешаться, чтобы восстановить мир, и наследник удалился, сильно обиженный недостатком доверия со стороны братьев к его способностям к управлению…
Сегодня, в двадцатый день смерти императора, была заупокойная обедня в крепости.
Вечером, после обеда, я имела небольшую аудиенцию у императрицы. Она лежала на кушетке, но имела хороший вид.
Я рассказала ей сценку, имевшую место между маленькими великими князьями; императрица со своей стороны рассказала мне слова наследника, которые произвели на нее тяжёлое впечатление.
Дети играли, и императрица услыхала, как великий князь Николай говорил своему брату Владимиру[58]: «Когда ты будешь императором…» Мать ему сказала: «Ты ведь хорошо знаешь, что Владимир никогда не будет императором». – «Нет, будет, – отвечал ребёнок, – его имя означает “владетель мира”». – «Но ты же знаешь, что не имя, а очередь рождения даёт право на престол». – «Да, – сказал мальчик, – но дедушка был третьим сыном, а он царствовал. Я умру – тогда царём будет Саша, но и Саша умрёт, тогда им будет Владимир». Императрица сказала мне, что эти слова в устах ребёнка, которому было тогда пять лет, ее поразили прямо в сердце.
Я спросила императрицу, не переменила ли она намерение доверить мне воспитание своей дочери. Она, смеясь, ответила мне, что это зависит от меня, стану ли я достаточно рассудительной, чтобы исполнять роль гувернантки. Она произнесла это своим прежним ласковым и шутливым тоном, что немного утешило меня. Я сказала императрице, как трагично я переживаю прекращение наших вечеров, на что она мне ответила, что вечера возобновятся. Может быть, они и возобновятся, но уже никогда это не будет то, что прежде.