При дворе императрицы Елизаветы Петровны

Отец Филарет встал, смиренно склонил голову, оправил своё просторное монашеское одеяние, широкими складками облегавшее его богатырское тело, и, не говоря ни слова, отправился за монахом в покои архиепископа Феофана.

Архиепископ жил в простой белой, оштукатуренной келье, которая содержалась по строгим правилам монашеского воздержания и имела в себе не больше удобств, чем келья отца Филарета.

Последний, пройдя к его высокопреосвященству, долго оставался там. Архиепископ строго-настрого приказал, чтобы их не беспокоили; в приёмной к обычному выходу архиепископа собралась масса всевозможного духовенства, и на всех лицах было написано жадное любопытство: что же такое делается за этой так долго запертой дверью. Разумеется, никто не осмеливался высказывать по этому поводу вслух какие-либо предположения, но все мысленно связывали эту продолжительность аудиенции с тем фактом, что непосредственно перед этим высокопреосвященного вызывали во дворец. Да, кроме того, хотя всем было известно благоволение архиепископа Феофана к отцу Филарету, но такое долгое собеседование, и притом окружённое такой глубокой таинственностью, казалось странным и необычным.

Наконец, больше чем через час отец Филарет вышел из покоев архиепископа. Его могучий стан казался теперь ещё выше и сильнее, ещё шире его гигантская грудь, горделивая улыбка играла на устах, а глаза сверкали решимостью и отвагой. Теперь он был похож не на священнослужителя, кроткая душа которого склонна лишь к молитвенному созерцанию и бдению, а скорей на солдата, получившего приказ кинуться в бой ради великой цели и ценной добычи.

Духовенство, ждавшее в приёмной, немедленно обступило его. Отец Филарет отвечал на обращённые к нему приветствия без всякого высокомерия, но с рассеянным равнодушием прошёл сквозь почтительно расступавшуюся толпу, будучи погружен в мысли, навеянные на него разговором с высокопреосвященным. Это ещё более убеждало всех, что разговор был действительно важным... и лестным для монаха.

Беспокойное возбуждение, которое монахи старались подавить и скрыть под маской смиренного благочестия, чуждого всякой мирской суеты, возросло ещё более, когда архиепископ отдал приказание, чтобы немедленно запрягли тройку монастырских лошадей в удобные дорожные сани и предоставили их в распоряжение отца Филарета; кучеру было приказано сейчас же собираться в дорогу.

В монастыре было обыкновение, что жаждавшие духовного поучения монахи обращались к отцу Филарету и просили у него наставлений и руководства. В этот день число таких жаждавших возросло до необыкновенной цифры — чуть ли не весь монастырь охватило страстное желание немедленно отправиться к отцу Филарету для молитвенного собеседования. Но гигант-монах встречал их далеко не ласково и быстро выпроваживал восвояси. Пытливые, бегающие глаза монахов не могли при этом увидеть в его келье ничего особенного, кроме большой корзины, в которую он упаковывал своё платье, несколько книг и кое-какие запасы, хранившиеся в шкафу и принесённые ему Евреиновым ещё с утра.

Затем отец Филарет приказал принести себе из монастырской кухни и погребов побольше холодных закусок и несколько бутылок самых крепких водок и настоек; всё это он тотчас же спрятал в недра своей объёмистой корзины.

Занимаясь всеми этими приготовлениями, он послал служку за послушником Григорием Потёмкиным с приказом ему немедленно явиться. Когда молодой человек с бледными, прекрасными чертами лица и пламенным взглядом появился на пороге кельи, отец Филарет старательно запер дверь и положил свою могучую длань на плечо тощего послушника с такой силой, что тот даже согнулся, и сказал:

   — Я избрал тебя, Григорий, чтобы ты сопровождал меня в далёком путешествии, которое предпринимается с серьёзной и очень важной целью по приказанию и благословению его высокопреосвященства.

При этих словах Потёмкин вспыхнул от радости.

   — Благодарю вас, достопочтенный отец Филарет! — воскликнул он. — Благодарю вас, что вы остановили свой выбор на мне. Вы будете довольны мною: я постараюсь оказаться достойным вашего доверия. Как я рад, что могу вырваться из этих тесных стен.