При дворе императрицы Елизаветы Петровны

«Николай Васильевич требует, — говорила она про себя, расхаживая по комнате и вертя письмо между нервными пальцами, — чтобы я немедленно под каким-нибудь предлогом представила императрице молодого Ревентлова, о котором мне уже приходилось слышать. Помню я также и тот взгляд, которым смерила императрица молодого человека». Конечно, отнюдь не трудно найти какой-либо предлог для представления, но он может произвести целый переворот при дворе! Если те огоньки, которые я видела в глазах императрицы, превратятся в пламя, то гибель Шувалова неминуема, так как этот молодой голштинец, как мне кажется, может возбудить к себе не только мимолётный каприз, но даже глубокую страсть. Однако, если это не удастся, если Шувалов, несмотря ни на что, останется в фаворе, то можно ожидать, что он при первом же случае не замедлит жестоко отомстить тому, кто выпустил против него эту ядовитую стрелу. Но, — продолжала она после некоторого раздумья, — даже если бы так и вышло, то всё-таки вряд ли Шувалов узнает что-либо, так как ведь нельзя же в самом деле предположить тут преднамеренность. А в то же время мне невозможно оставить невыполненным желание Репнина; он и так при нашем последнем свидании был холоднее обыкновенного, и отказ с моей стороны может явиться причиной того, что он вообще отвернётся от меня... Нет, нет! Всё должно быть исполнено согласно его желанию, и мне только нужно постараться придать всему самый естественный вид».

«Труднее будет исполнить второе желание его, — продолжала она беседовать сама с собой, — а именно секретно провести к великой княгине нового английского посла, сэра Чарлза Генбэри Уильямса, которого он пришлёт ко мне завтра до придворного бала. Конечно, вследствие того, что императрица сама желает отделения Голштинии, и Англия тоже здесь заинтересована, будет благоразумно представить ей всё дело так, как будто всё было сделано только в её собственных интересах, как это, может быть, есть и на самом деле. Сэр Уильямс отлично рисует, как пишет мне Репнин, и особенно ловко набрасывает портреты, и это может послужить поводом для его знакомства с великой княгиней. О, — вздохнула она, сжигая на свечке письмо, — к чему вмешиваться во все дела политики с её хитросплетёнными интригами!.. Я начинаю даже думать, что только политика удерживает Репнина возле меня! Но если даже и так, — проговорила она, прижимая руку к бурно вздымавшейся груди, — я всё равно не могу отпустить его от себя. Не хочу! Как узнала, что мой отвратительный муж не стоит всех тех слёз, которые я пролила из-за него... И если я даже — только слепое орудие в его руках, я всё равно добьюсь того, что он будет любить это орудие, которое так охотно и так разумно служит его целям».

Вошедший лакей доложил Чоглоковой, что высочайшие особы уже собираются идти в театральный зал. Она поспешила в комнаты великой княгини, куда вошли также и остальные придворные дамы и куда вслед за ними вошёл великий князь в сопровождении Чоглокова, Нарышкина, Салтыкова и Брокдорфа, чтобы сопутствовать своей супруге. Ревентлов раз навсегда получил от своего повелителя разрешение провожать дочь Евреинова. Никто в этом не находил ничего особенного, и если иногда и заходил в обществе разговор об этой молодой парочке, то, во всяком случае, никому в голову не приходило язвить об отношениях молодого камергера к простой горожанке, так как это не имело никакой связи с политикой и придворными интригами.

В тот момент, когда великий князь подошёл к супруге, чтобы предложить ей руку, с другой стороны к великой княгине приблизилась Чоглокова.

   — Ваше императорское высочество, — сказала она, — у нас ещё находится мантилья, которую вчера на балу приказала принести для вас императрица из своего гардероба; может быть, будет нелишне отослать её теперь обратно?

   — Ах, я совсем забыла про это, — произнесла Екатерина Алексеевна, беря под руку великого князя, — да, да, мантилью непременно нужно отослать обратно! Не будете ли вы так добры позаботиться об этом?

И она вышла, опираясь на руку великого князя.

Чоглокова отправилась на минуту в спальню великой княгини и, возвратившись оттуда с пурпурной мантильей, подбитой горностаем, пошла вслед за высочайшими особами. В дверях театрального зала стоял Ревентлов, который немедленно примкнул к свите великого князя. Чоглокова кивнула ему головою и, отведя в сторону, сказала:

   — Не будете ли вы так любезны, дорогой барон, отнести эту мантилью к императрице? Доложите о себе от имени великой княгини, которая получила эту мантилью от своей тётки, и выразите её величеству от имени великой княгини почтительнейшую признательность. Извините, что я обращаюсь к вам с подобной просьбой, но я делаю это по поручению её императорского высочества, которая считает неудобным посылать вещь из гардероба императрицы с лакеем или простой камеристкой.