При дворе Тишайшего. Авантюристка

— А хоть бы то, что многих от опалы ослобоняла и даже то сказать, что иногда и от казни… А когда гнев нападает на царя, она умеет всегда разговорить его, разогнать его черную тучу… Но, — прервал себя князь, — ты говорил только что, Никита Тихоныч, что вместе с нашей нынешней царицей и другую девицу полонил. Кто сия и что сталось с нею ныне?

Стрешнев сильно смутился.

— Она живет у меня, — медленно проговорил он, опустив взор.

— А… — протянул князь. — А что же, мы увидим ее у тебя.

— Она должна сюда быть…

— А боярыня все в добром здоровье? — спросил Телепнев и зорко взглянул в глаза Стрешневу.

— Твоими молитвами, Борис Романыч, здравствует… — с оттенком насмешливости в голосе ответил Стрешнев.

Они замолчали.

Вдруг отворилась дверь, и на пороге показалась с подносом в руках Марья Даниловна.

На подносе стояла братина с вином и несколько кубков.

— Прошу, гости дорогие, — сказал Стрешнев.

Поднося кубок с вином князю, Марья Даниловна пристально всмотрелась в него и узнала его.

Ни один мускул лица ее не дрогнул и ничто не выдало ее внутреннего волнения.

Только легкая бледность покрыла ее щеки, с которых мгновенно сбежала краска, да в глазах появилось злое выражение.

— Прошу откушать, — сказала она и протянула кубок князю.

Князь вздрогнул при звуке ее голоса и принял из ее рук кубок.

В комнате было темновато, но, вглядевшись в Марью Даниловну внимательно, он узнал ее, и кубок дрогнул в его руке…

Вино чуть не расплескалось по полу, но большим усилием воли он сдержал себя, отхлебнул от него немного, поставил кубок на стол и слегка дрогнувшим голосом проговорил:

— Спасибо, красавица.

Стрешнев ревниво наблюдал за ними…

«Узнали друг друга», — мрачно подумал он и заговорил с Телепневым, с которого Марья Даниловна не спускала глаз, — так ее поразила его красивая наружность.

— Давно ты, Марья Даниловна, здесь живешь, у боярина Стрешнева? — чтобы что-нибудь сказать, спросил ее князь.

— Давно, — холодно ответила она ему.

— А сколько примерно годов?

— Не упомню, — еще суше ответила она и повернулась, чтобы выйти.

Она делала вид, что не узнает его.

— Хороша твоя пленница, — проговорил задумчиво князь, обращаясь к Стрешневу.

— Красавица, — делая равнодушный вид, ответил тот.

Телепнев молчал. Если бы он дозволил себе заговорить, то наговорил бы много неприятного хозяину.

Грустное личико Натальи Глебовны, которую он увидал после стольких лет разлуки и неразделенной любви, утром, подъезжая к усадьбе, мельком, точно видение, не выходило у него из головы. Ни годы, протекшие со времени его сватовства, ни трудности походной жизни, ни новые встречи — ничто не поколебало его прочного чувства к Наташе. У него была ветхозаветная душа, прямая, устойчивая, непоколебимая, позволявшая ему любить раз в жизни, но зато навеки. Он не признавал новшеств, заводимых царем на Руси, и старый московский дух, несмотря на его нестарые еще годы, крепко сидел в нем. Он отрицательно относился к текущему времени и вздыхал о прошлом. Наташа же была его прошлым, и притом самым дорогим, воспоминанием жизни.

И он сразу почувствовал в воздухе этого дома что-то неладное, какую-то надвигавшуюся грозу. Стрешнев говорил о жене мало, сбивчиво, как бы избегая самого разговора о ней. Сама Наташа, промелькнув мимолетной тенью, скрылась и не показалась до своего времени, а Стрешнев и не торопился показать ее гостям.

Наконец внезапное появление Марьи Даниловны разом раскрыло ему глаза.

Он понял по лицу Стрешнева, когда она вошла в комнату, что женщина эта заняла здесь место хозяйки, устранив настоящую хозяйку на второй, а может быть, и на последний план.

И в его прямой душе поднялось и выросло разом недоброе чувство к этой красивой и дерзкой наложнице, рядом с глубоким и печальным чувством к обездоленной Наташе.

И потом, за поздним ужином, это чувство росло и укреплялось.

Наталья Глебовна сказалась больною и не вышла; зато Марья Даниловна угощала его усердно, не сводила с него соих чудных глаз и говорила только с ним одним. Но он почти не отвечал ей, и это разжигало ее чувство, больно действовало на ее самолюбие.

Никита Тихонович и князь ревниво следили за нею, но она не обращала на них никакого внимания.

Перед сноим все вышли прогуляться по саду. Никиту Тихоновича позвали на минуту к Наталье Глебовне, и он ушел, недовольный и сумрачный. Телепнев быстро удалился от оставшихся вдвоем Марьи Даниловны и князя.

Как только они остались наедине, князь ближе подошел к ней.

— Маша, ты не узнаешь меня? — возволнованно спросил он ее.

— Как не узнать! — насмешливо и сурово проговорила она в ответ.

— Ты изменилась… — начал он.

— Время не красит.

— Что ты, что ты! Да только ты красавицей стала, что ни в сказке сказать… ни пером описать, ни словом вымолвить.

— Спасибо на добром слове, — усмехнулась она.

— Маша, — заговорил он вновь после непродолжительного молчания. — Как мы любили друг друга, помнишь?

— Как не помнить! Век не забуду…

— Скажи, ведь ты не любишь Никиту Тихоныча? Скажи, ведь не по своей воле живешь ты здесь?

— Много будешь знать, князь, так, пожалуй, скоро стариком станешь…