При дворе Тишайшего. Авантюристка

— Только ты ей не говори, кто мы, — посоветовал Леон, когда под напором стрельца дверь заскрипела.

— Кто там, что надо? — сонным и хриплым голосом спросила наконец Марфуша.

— Открывай, рачье пузо!

— Да ты не больно ори, а сказывай, что надо?

— На то ты и ведьма, чтобы знать, зачем к тебе люди ходят! Разве не почуяла запаха денег?

Ворожея постаралась хрипло рассмеяться и отворила дверь, после чего стала рассматривать пришельцев. Она имела довольно много дел с боярами и боярынями, часто толкалась и в теремах, чтобы тотчас же по осанке узнать в пришедших знатных людей.

«Какого царства князья?» — думала она и старалась вспомнить, где видела таких чернооких, смуглых красавцев, как этот мальчик и его спутник.

Леон и царевич были в русских шубах и шапках, не желая открывать ворожее своего звания. Но их жгучие глаза и гибкие движения скоро навели старуху на мысль, что это могут быть только грузины, которыми она всегда при встрече на улицах любовалась.

«Грузинской царевны, должно быть, сын и его дядька», — подумала она и проговорила вслух:

— Садитесь, бояре!

— Что за варево мастерила? — спросил Дубнов. — Верно, зелье какое? По чью душу?

— Ты разве, боярин, за допросом пришел?

— Не очень-то я верю твоим снадобьям, — проговорил Дубнов, беспечно рассмеявшись.

— Зачем же тогда ко мне-то пришел?

— Куда люди, туда я; вы, бабы, нюх особый имеете; может, и скажешь что-либо по нашему делу.

— Скажу, скажу, Пров Степанович! — проговорила ворожея, пристально взглянув на стрельца.

— Кой черт! — пугливо озираясь, воскликнул Дубнов. — Кто сказал… тебе мое имя? Воистину ведьма!

Ворожея усмехнулась; в одну минуту из-под лавки выполз Клубок и стал ластиться к гостям.

— Да воскреснет Бог и расточатся врази Его! — прошептал, крестясь, Пров Степанович. — Сгинь, сгинь, рассыпься!

Но кот не «рассыпался», а сильным скачком прыгнул на колени к царевичу.

Тот в одно мгновение выхватил кинжал и занес его над животным…

— Стой, больно прыток! — стиснула ему руку Марфуша. — В чужой избе да убийство учинять? Ишь, волченок!

— Зачем такая падаль в доме? — сердито сказал царевич, стараясь хорошо выговорить по-русски слова. — Ты, верно, и вправду ведьма?

— А если бы я не была ведьмой, разве ты, царевич, пришел бы ко мне темной ночью, скрываясь от людей?..

Леон и царевич тревожно переглянулись. Их инкогнито было открыто, и это им было весьма неприятно; но этим ворожея подняла в их глазах свой престиж.

— Она действительно всеведуща, — по-грузински сказал царевич Леону.

— Тем лучше: значит, она нам непременно поможет, — ответил князь Леон и, обращаясь к Марфуше, произнес:

— Ты права, женщина, мы пришли к тебе, чтобы узнать то, что скрыто для очей простых людей. Какой силой ты узнаешь тайны, известные одному дьяволу, не наше дело. Ты сама за это ответишь, когда придет твое время. А теперь на! — И он бросил ей на стол небольшой мешочек, наполненный медными деньгами, только что пущенными недавно царем в оборот, по совету боярина Федора Михайловича Ртищева.

— Нехорошие деньги! — брезгливо поморщилась ворожея. — Много бед наделают медные деньги! — ироническим тоном проговорила она.

После малороссийских смут и бесконечной тринадцатилетней войны московское государство, едва успев оправиться от Смутного времени и моровой язвы, искало возможности как-нибудь парализовать последствия всех этих бедствий. От тяжких податей изнемогал народ, а торговые люди изнывали от непосильных налогов. Уже в 1656 году казны недостало ратным людям на жалованье, и государь велел пустить в народное обращение медные деньги, которые должны были по нарицательной цене заменить серебряные. В следующие два года эти деньги действительно ходили, как серебряные, но затем стали понижаться в цене, а именно на рубль надобно было «наддавать» шесть денег, а потом «наддача» все подымалась и подымалась. Наступила во всем дороговизна; указы, запрещавшие поднимать цены на необходимые предметы, уже не действовали. Часто случалось, что ратные люди не брали жалованья медными деньгами, явилось множество воровских[4] медных денег, начали хватать и пытать людей. Все стали, как огня, бояться медных денег.

У ворожеи таких денег не было — она искусно выучилась отличать фальшивки от настоящих и не попадалась впросак; если же и случалось, что она в темноте недоглядела, то она бросала эти «воровские деньги» в реку, протекавшую недалеко от ее дома.

— Ну, что же скажешь ты мне, — начал Леон, — о моей пропаже?

— Какая пропажа? — спросила Марфуша.

— Ай да ведьма! — закричал стрелец. — Спрашивает, угадать не может. Должна же ты сама знать…

— Только и дела у меня есть, что ваши дела знать, у кого что пропало! Одной головы мало!

Узнала же, кто мы таковы?

— Это другое дело! Не думавши угадала. Ну, сказывайте скорей, у кого что пропало?

— Да, правду сказать, мы знаем, у кого наша пропажа, только надобно нам узнать, где она припрятана у него.

— Да сказывай толком все подряд! — нетерпеливо проговорила ворожея, обращаясь к Дубнову.

— Сказывай, князь, — обернулся стрелец к Леону.