При дворе Тишайшего. Авантюристка

Она обвила шею князя Леона своими красивыми руками и впилась поцелуем в его губы. Он не имел сил оторвать их от этого упоительного поцелуя.

— Любишь, любишь? — шептала Елена, покрывая его лицо поцелуями. — Милый мой, как мы счастливы будем! Повенчаемся, уедем, далеко-далеко… чтобы счастья моего никто не украл; орла моего цепью не опутал, жизни моей не отнял! Желанный мой! Никого еще так не любила я…

Она еще долго говорила князю Леону нежные слова, покрывая его лицо горячими поцелуями, но он уже не отвечал на них, тяготясь сценой и недоумевая, как прекратить ее. Его лицо делалось все сумрачнее и холоднее, в глазах загорался злобный огонек.

Как ни была ослеплена страстью избалованная красавица, но она скоро заметила, что ее возлюбленный довольно холодно принимает ее любовь.

— Что с тобой, сокол мой? — прижимаясь щекой к его щеке, стала допытываться она.

— Оставь меня, боярыня, — вырываясь из ее объятий, проговорил наконец князь. — Не следует женщине просить у мужчины любви! Наши женщины не так любят. Разве это — любовь? Блажь у тебя одна! Если бы ты любила, так другого не целовала бы! — с презрительной усмешкой проговорил он.

— Кого ж это я… целовала? — бледнея, но еще не сдаваясь, спросила Хитрово.

— Видел я, боярыня, — вставая, ответил грузин. — Видел сам, как ты горячо целовала князя Пронского, узнал потом, что любила ты его! А я… и взаправду было чуть своего сердца тебе не отдал! Уж очень красота твоя на редкость дивная, думал я, что и душа у тебя такая же чистая, как кажут очи твои, да, Бог помиловал, вовремя ты себя показала мне! Спали с меня твои чары, и стало тогда легко и свободно на душе моей. Не обессудь, боярыня! — Леон низко поклонился ей. — Думал, за делом каким зовешь, слуга я твой всегдашний… Только слуга! Прощай! — И он пошел к дверям.

Боярыня, смотревшая на него, бледная, с широко раскрытыми глазами, при последних словах вскочила, как раненная стрелой, с подавленным криком подбежала к грузину и, крепко схватив его рукой, скорее прошипела, чем проговорила:

— Так не любишь? Поиграл и будет?

— Успокойся, боярыня, — ответил изумленный князь. — Когда я с тобою играл?

— Так не любишь? — повторила в исступлении Елена, стискивая руку молодого человека.

— Не люблю! — спокойно и твердо ответил грузин, холодно глядя в ее красивое лицо, теперь обезображенное гневом и страстью.

— Ах! — простонала она, выпуская его руку и хватаясь за сердце, и у нее градом полились слезы. — Не любит, не любит!.. — с тоской шептали ее губы.

— Полно, боярыня! — подойдя к ней, проговорил Джавахов, невольно тронутый ее горем. — Это скоро пройдет, и на твоих щеках снова заиграет румянец, а очи твои снова заблещут радостью и… новой любовью.

Но Елена Дмитриевна мрачно слушала своего утешителя. Слезы скоро высохли, она уже с ненавистью посмотрела на только что дорогое ей лицо и спросила:

— А кто она, моя разлучница?

Грузин не понял.

Елена Дмитриевна криво повела губами.

— Дурака валяешь? — с презреньем кинула она.

— Я хотел расстаться с тобой по-хорошему, друзьями, думал, расстанемся, а ты меня оскорбляешь. За что— не знаю. Ну, Бог же с тобой. Прощай!

— Нет, погоди! Ты мне скажешь, кто та, на которую ты променял меня? — И Хитрово пристально посмотрела на него.

Он не умел лгать и смущенно потупился под нестерпимо испытующим взглядом разъяренной женщины.

— А, так я угадала! — взвизгнула ревнивая боярыня. — У меня есть разлучница? А! Погоди же, ьіилая! Ты узнаешь, как становиться на пути боярыне Хитрово.

Я сокрушу тебя, кто бы ты ни была, я не оставлю у тебя живой косточки…

Князь Леон, бледнея, слушал этот ревнивый бред исступленной женщины и наивно спросил:

— Но ты не знаешь ее, как же ты будешь ей мстить? И за что? Разве она виновата, что я люблю ее? Но, что бы ни было, я защищу ее! — гордо проговорил князь.

— От бабьей мести нет защиты!

— Ну, что ж, теперь я знаю, что ты — мой враг. Всегда лучше знать врага, чем верить ложному другу.

— Да, враг, враг до смерти! — страстно крикнула боярыня. — Враг тебе и всем твоим родичам и землякам!

Леон Вахтангович пожал плечами, с сожалением окинул взглядом отвергнутую им красавицу и медленно вышел.

Боярыня с минуту еще смотрела ему вслед, потом схватилась руками за голову и заметалась по комнате, громко причитывая.

Вся прислуга в смятении столпилась у ее дверей, не смея войти туда.

Между тем посланная от царицы девушка торопила кого-нибудь доложить Елене Дмитриевне, что царица требует боярыню немедленно к себе.

— Поди-ка, сунься, доложи! — шипели девушки на посланную. — Кому жизнь не мила, тот и доложит. Боярыня-то в сердцах страсть как люта.

Однако о царском приказе все-таки доложить надо было.

— Послать за Марковной, ей всего сподручнее, — предложил кто-то.

Быстро сбегали за Марковной. Переваливаясь с бока на бок, та пришла, подстрекаемая интересом повидать свою питомицу в бешеном гневе.

— Наверно, что-то не выгорело, — бормотала она про себя и, расспросив царскую посланницу, вошла к боярыне.

Та сидела за столом, положив голову на руки и подвывая чисто по-простонародному.