При исполнении служебных обязанностей

- Что вы, ребятки, не тревожьтеся, мы сами зараз управимся.

- Да погрейтесь идите, - предложил Пьянков, - а нам мышцами потрясти, поразмяться - одна радость. Вы ж продрогли совсем.

- Так нешто подо льдом холодно? - удивился дядя Федя и постучал красными квадратными пальцами по ватнику, схваченному льдом. - От холода, обратно же, холодом защищаемся!

- Пошли, пошли, Федя, перекурим, а там подсоединимся к ребятам, пошли погреешься, ты ж нас ждал два часа на ветру.

- Ветер не огонь, его стерпеть можно.

- Герой, что говорить! Ну, пошли, ребят посмотреть хочу, не виделись бог знает сколько времени.

- Так, Пал Иваныч, ты ж сушей пренебрегаешь, все по воздусям, отозвался дядя Федя, - над океанами паришь...

Они вошли в маленькое зимовье, срубленное прямо на берегу. Здесь жила артель.

Шесть рыбаков сидели вокруг стола. От ватников валил пар, потому что здесь было натоплено сверх меры. Рыбаки сидели, тесно прижавшись друг к другу, и молча ели помидоры, привезенные Струмилиным.

- Поклон поморам! - сказал Струмилин.

У рыбаков были горячие, влажные руки, мозолистые и сильные. Струмилин поздоровался с каждым по очереди, а потом сел рядом с артельным, в центре стола.

- Спирту, папаша, - попросил артельный. Дядя Федя пошел к нарам и принес оттуда две бутылки спирту.

- Разлейте, папаша, за гостей поднимем.

Дядя Федя разлил спирт ровно и быстро. Струмилин накрыл свой стакан ладонью.

- Что?

- Мне не лейте, нельзя.

- Неуважение будет, - сказал артельный.

- Упадем мы из-за спирта.

- Падать не надо: об лед больно, и обратно, рыбу некому возить будет. Тогда ваше здоровье, Павел Иванович, и всех доблестных летчиков.

- Что это ты высоко заговорил так, Леня?

Дядя Федя хихикнул:

- Он у нас агитатором работает, по линии общества. Со мной тоже так разговаривать стал, хоть шляпу для солидности надевай.

Рыбаки посмеялись, выпили и закусили помидорами.

Артельный Леня выпил последним и сказал:

- Вы, папаша, человек старый и многого в нашей жизни не понимаете, а перед гостями на меня позор наводить - нехорошо. Как я с вами говорил раньше, так и теперь говорю...

- Да я шучу, чудной, - сказал дядя Федя, - нешто гость не понимает?

Потом все подошли к самолету и стали ломиками выбивать рыбу, вмерзшую в лед.

Струмилин тоже взял ломик и начал работать вместе со всеми. Он глубоко вдыхал холодный воздух и весело щурился, потому что в ледяных брызгах, искрой вылетавших из-под ломиков, звонко всплескивалось сине-красное солнце и слепило глаза.

Струмилин работал радостно и споро. Он сделался мокрым, плечи болели хорошей усталостью, а дыхание очистилось от папиросного перекура и стало чистым и глубоким.

"Надо обязательно физически работать, - думал он, - без физической работы человек гибнет лет на тридцать раньше, чем положено. Обязательно начну что-нибудь копать..."

Вдруг Струмилин, слабо охнув, опустил руки с ломиком и замер.

- Что, ушиблись? - спросил Аветисян.

- Нет, - тихо ответил Струмилин и почувствовал, что сильно бледнеет, немного совсем. Чуть-чуть...

Он не ударился. Просто в сердце вошла боль, острая и неожиданная. Так у него было три раза. Он пугался этой неожиданной и страшной боли, но она довольно быстро проходила, а потом оставалась слабость, как после бессонницы.

"Черт возьми, неужели же это настоящее что-нибудь? - думал Струмилин, опускаясь на лед. - Неужели это настоящая болезнь сердца?" Но прошло несколько минут, и Струмилину показалось, что боль прошла совсем. Он положил под язык таблетку валидола и улыбнулся.

"Нет, ерунда, - решил он, - просто, наверное, устал. Поедем к морю с Жекой, и все пройдет. Это уж точно..."

Никто, кроме Аветисяна, ничего не заметил, потому что и Пьянкову, и Броку, и Богачеву не было еще тридцати. И хотя дяде Феде было за семьдесят, он не знал, в какой стороне груди бьется сердце, потому что всю свою жизнь он занимался только одним: ловил рыбу.

4

- Кто хочет пойти в баню? - спросил Аветисян.

- А где? - удивился Пьянков. - День-то сегодня не банный.

- Ориентировка на местности, милый...

- Где баню сориентировал?

- В подвале электростанции. Вполне приличное помещение.

- Крыс нет?

- Есть, но они сытые и на такого тощего, как ты, не польстятся.

- Тогда я за баню, - сказал Брок и стал доставать из портфеля чистое белье и мыло.

В подвале электростанции было темно и холодно. Летчики шли друг за другом, натыкаясь на какие-то трубы, куски металла и ободья от бочек. Они сдержанно чертыхались. Аветисян пробирался первым и все время приговаривал:

- Ничего, ничего, скоро мы выйдем на цель.

"На цель" они вышли не скоро: Аветисян забыл короткий путь, фонарика они с собой не взяли, светить могли только спичками и поэтому чем дольше шли, тем яростней чертыхались.

- Сейчас, сейчас, - успокаивал Аветисян, - последний отрезок остался.

Когда они пришли в помещение, которое так расхваливал Аветисян, Струмилин присвистнул и сказал:

- Нет, дорогие мои, я в этом спектакле не участвую.

Помещение было темное и грязное. Горячую воду надо было брать из котлов, которые все время глухо урчали и, казалось, должны были с минуты на минуту взорваться.