При исполнении служебных обязанностей. Каприччиозо по-сицилийски

– Это не детский визг на лужайке, Геворк Аркадьевич. Слово «стиляга» производное от слова «стиль». Стиль барокко, например. Смешно, если бы про итальянских архитекторов эпохи Возрождения говорили – «стиляги», а? Кого у нас называли стилягами? Тех, кто хорошо и модно одевался. Какой-нибудь идиот, надев широкие брюки, считал себя настоящим советским человеком, а тех, кто носит пиджак с разрезом, – чуть ли не контрреволюционерами. Горький писал, что наши люди должны быть одеты красиво; кажется, он писал, что мы должны прогнать серый цвет из одежды.

– Да, но я люблю серый цвет, – высунув голову из-под подушки, сказал бортрадист Наум Брок.

Все засмеялись. Засмеялся и Богачев, хотя несколько позже остальных.

– А у нас дяди из местной промышленности решили всех одеть стариками и старухами. А тех, кто не хочет одеваться по-стариковски, клеймят и называют стилягами. Чушь какая! Вот молодежь и стала бросаться в другую крайность.

– Сказал старик Богачев, – добавил Геворк Аркадьевич.

– А как ты относишься к фарцовщикам, которые перекупают у иностранцев пиджаки? – спросил Наум.

– Плохо, – ответил Павел, – я считаю их идиотами и подонками.

– Вопросов больше не имею, – сказал Брок. – Какие будут замечания у защиты? Володя, почему ты молчишь?

– Есть хочу.

– Что ты еще хочешь?

– Помидор хочу.

– Приобщаем к делу.

– Слушай, тебе бы прокурором быть.

– В следующем году поступлю на юридический.

– Из тебя прокурор не выйдет.

– Почему?

– Ты добрый.

– Спасибо, утешил.

Богачев сказал:

– А ну вас к черту, ребята, я о серьезном, а вы шутки шутите!

– Есть хочу, – тягуче повторил Пьянков, – и помидор тоже.

– Не глумись, – попросил Брок, – Паша в полемическом запале, а ты о хлебе насущном. Стыдно.

– А ну вас, – повторил Богачев и предложил: – Геворк Аркадьевич, пошли перед завтраком партию бильярда сгоняем, а?

– Только вы не будете меня терзать вашими разговорами, ладно?

– Не буду, – пообещал Павел, и они пошли в маленькую комнату около столовой, где стоял старый бильярд.

После завтрака Богачев надел меховую куртку и отправился гулять. По дороге он заглянул в дом к радисту Сироткину, чтобы передать ему две банки сгущенного молока для медвежонка, прозванного зимовщиками Королем Павлом. Медвежонок был совсем маленький, а поэтому ласковый. Он очень любил сгущенное молоко и игру в футбол. Радист Сироткин спал на кровати, а медвежонок лежал у него в ногах и грыз книгу. Он вопросительно посмотрел на Богачева и сразу же стал теребить Сироткина. Тот проснулся, увидал банки сгущенного молока и сказал:

– Спасибо. Что, снова радиограмму хочешь передать?

– Хочу.

– Молоко – взятка?

– Взятка.

– Сейчас я тебе раскупорю взятку, – сказал Сироткин медвежонку. – А ты пиши текст на бланке.

– Я уже написал, – сказал Богачев и положил текст радиограммы рядом с банками сгущенного молока.

Сироткин прочитал вслух:

– «Кутузовский проспект, 52, 123, Струмилиной. Прилетел на остров Уединения. Живем тут второй день. Здесь солнце ночью. Напишите мне, потому что я жду и загадал на счастье. Богачев».

– Не пропущу, – сказал Сироткин, – это шифровка какая-то.

– Это не шифровка, – вздохнул Богачев, – это значительно серьезнее.

– Понял, Король Павел? – обратился Сироткин к медвежонку. – Любви все возрасты покорны, ее порывы благотворны… Слушай, Богачев, у нас в старину таких радиограмм любимым женщинам не посылали.

– Смущаюсь я, – сказал Богачев и нахлобучил шапку. – Передай, когда на дежурство заступишь.

– Ладно.

– Пока.

– Будь здоров, не гоняй коров.

– Будет сделано.

Богачев сказал эту фразу, подражая Райкину. Сироткин визгливо засмеялся и начал открывать банку молока большим трофейным тесаком.

11

Собаки бежали быстро.

– Эге-гей, кормильцы! – кричал каюр Ефим. – Вперед, вперед, нерпой накормим! Скорей дрогнули, лаечки!

Он запряг собак цугом, и сейчас, после того как они миновали торосы и вышли на хороший наст, упряжка понеслась так стремительно, что заболели щеки от снега и ветра.

Струмилин сидел позади Ефима, обхватив его руками, и смеялся.

«Считают, будто льды однообразны, – думал он. – Ерунда какая! Они прекрасны, эти полярные льды! Я понимаю Деда Мазая, и мне просто жаль тех, кто не понимает его».

Дедом Мазаем зовут в Арктике старейшего полярного аса, Героя Советского Союза, известного всей стране. Летая в Арктике, он заочно окончил Академию художеств. И сейчас, сделав посадку на лед, он сразу же ставит себе палаточку, горелку, достает краски, холст, мольберт и на сорокаградусном морозе пишет льды. Он пишет льды уже много лет, и нет для него большей радости, чем смотреть на суровый ландшафт, окружающий его, и видеть каждый раз новые цвета и оттенки, и стараться поймать их и перенести на холст, и подарить людям ту радость, которую испытывает он сам.

Собаки неслись по снежному насту, поднимая ослепительно белую пыль. Вдали, сливаясь с небом, громоздились льды. Они были красно-синие. Они светились этими цветами изнутри.

– Ты покормил собак, Ефим?

– Разве можно их кормить перед дорогой? Собак можно кормить вечером, когда они поработали. Они получают еду как награду.

– Еду – как награду?

– А как же…

– Это плохо.