Старуха отрицательно покрутила головой, ничего не добавила и не попросила ни о чем. Богушевич ещё поинтересовался, курит ли Соколовский и где он был во время пожара.
— Эконом? Его не было в имении в тот вечер. Он не пьёт, даже от наливки отказывается. Старовер какой-то. Не стрижётся, не бреется. В церковь ходит, но вижу — не ради бога, а чтобы люди видели, что верует… Читает, пишет. Старовер. Жену ни разу сюда не привёз.
— Может быть, она сама не хочет сюда ехать?
— Хорошая цаца, значит, если не хочет пожить в деревне.
Дальше разговор пошёл уже не для протокола. Окончив допрос, Богушевич поговорил немного о том о сём и раскланялся с хозяйкой. Решил побеседовать ещё с работниками поместья и крестьянами на хуторе, расспросить у людей, что слышали, что знают про пожар. Такие расспросы помогают за что-нибудь уцепиться, узнать что-нибудь полезное. От людей ничего не утаишь, рты всем не заткнёшь, если кто что знает, обязательно кому-нибудь по секрету сказал. А секреты в деревне держатся недолго. Этой весной был такой случай: Богушевич искал вора — тот ночью залез в лавку и набрал там товара. Получив это дело, Богушевич пошёл на базар, ходил там, ходил, прислушивался к разговорам, сам расспрашивал, и ему повезло — услышал беседу двух девчат. Одна другой хвасталась, что Елисей с хутора конфетами их угощал. «Вот парубку бог помог — на дороге коробку с конфетами нашёл». Богушевич спросил, откуда они, где живёт этот Елисей, а когда приехал с приставом к Елисею — у того на чердаке все краденое и нашли. Вот и теперь шёл Богушевич людей послушать, поговорить с ними. И увидеть Симона Иванюка, брата Катерины, расспросить про седло, где его взял. А что, если Симон и правда отомстил за брата-бондаря?
На хуторе ничего интересного не узнал. Когда горела конюшня, никто из хуторян не побежал в имение тушить пожар — не их добро горит, а панское. Не нашёл там и Симона. Жена и соседи сказали, что нет его на хуторе, вроде бы уехал вчера в город. Богушевич этому не поверил, понял, что Симон прячется, и приказал, чтобы он сегодня же обязательно явился к нему в усадьбу.
В имении первым допросил конюха Сидорку. После ночного тот спал в домике для дворовых. Его разбудили, он вышел к Богушевичу заспанный, в том же соломенном брыле, из дыр которого, как и ночью, торчали волосы. Присели на бревна; Богушевич назвался, сказал, кто он, для чего сюда приехал, и начал допрос с занесением в протокол. Сидорка утверждал, что перед самым пожаром он недалеко от конюшни, за леском пас коней и слышал, как громыхнуло. «Я ничего не подумал, с чего бухнуло, а прибежал туды, когда уже горело».
Подтвердили, что слышали взрыв, ещё два работника. Скотник Ефрем сказал: «Слышали, паночку, как бахнуло, но мы тут не виноватые». Он был очень старый, совсем беззубый, и барыня держала его в поместье за долгую, верную службу. Этот Ефрем рассказал про один любопытный факт. Когда он приковылял к месту пожара, то увидел, что угол конюшни раскидан, хотя пожар только начался. «Точно кто-то этот угол изнутри выпихнул».
Показания Сидорки, Ефрема да и самой хозяйки — ведь и она тоже слышала взрыв — заставили Богушевича задуматься и усомниться в выбранной им сперва версии, что причиной пожара была чья-то неосторожность с огнём, — версии, к которой пришёл и пристав, когда осматривал пепелище несколько дней назад. Но и версия, напрашивавшаяся после анализа показаний Сидорки и Ефрема — конюшню умышленно взорвали, — тоже казалась неправдоподобной и нелепой. Неужели кто-то таким образом решил отомстить помещице? Где ему удалось динамит найти для этого?
Прикидывал так и сяк, упорно думал. Может быть, в конюшне гнали самогон и взорвался котёл? Но кто там мог гнать, какой дурак гонит летом самогон в помещении? Да и частей от самогонного аппарата никаких не нашли.
«Развалился угол», — так сказал Ефрем. Значит, то, что могло взорваться, лежало в углу конюшни. А в том углу был закут, огороженный дощатыми стенками, где столярничал Соколовский, его мастерская, которую он запирал на замок. Там, в этой мастерской, и взорвалось. Что взорвалось?
Интересно, какое вещество могло само загореться и взорваться? Попробовал вспомнить что-нибудь из химии, но его сведения в этой науке были не очень обширны. Знал, что могут загореться, взорваться порох, динамит, бочка с керосином…
Как назло, Соколовского не было. Спросил бы у него, что там было в закуте, что могло взорваться. Помог бы Соколовский разобраться в этом ребусе.
Богушевич вернулся к себе в комнатку, кинул портфель на кресло, прилёг на кушетку. Мысли вертелись вокруг пожара, взрыва, показаний свидетелей, Соколовского. Какие бы гипотезы ни строил Богушевич, какую бы новую версию ни выбирал, как бы ни анализировал, ни выстраивал в ряд собранные показания и факты, все теперь сводилось к Соколовскому и его мастерской. Говорят, что когда Соколовский работал там, то запирался, никого ни разу туда не позвал. Не только стругал и пилил, но и тихо что-то делал, посуду стеклянную туда вносил, бутылки с чем-то…